Тучи сгущаются (СИ)

-- Позвольте сказать мне, -- сказал вдруг решившийся бывший монах, -- да, это верно, что среди монашества процветают столь постыдный порок, и что старые развратники порой совращают невинных юношей. Да, меня тоже пытались совратить, не соблазном так силой... Но если бы мне нравились такие вещи, неужели я бежал бы в Тавантисуйю, где такое запрещено не только на словах, но и на деле? Я слишком хорошо знаю, что тут за такое сурово и справедливо карают. И тут человек, неважно мужчина или женщина, может быть спокоен за свою честь. А в христианском мире хотя порой и осуждают насильников и палачей, но куда более жестоки к жертвам, за которой после насилия вообще не признаётся права на жизнь, а лишь на жалкое существование в позоре. После чего жертве не остаётся ничего иного, чем просить покровительства у своего оскорбителя, потому что проще от одного терпеть, чем от многих. Именно потому крестьяне терпят своих господ, позорящих их жён, что им не остаётся ничего иного, как просить покровительства у сильного. Юноши, которых старые монахи порой втягивают в разврат насильно, находятся в похожем положении. Они либо соглашаются на покровительство своего растлителя, либо обречены на всеобщее унижение. Но самый страшный враг для них -- тот, кто не пожелает быть покорным, кто даже после насилия не желает окончательно расставаться со своим достоинством и смеет бунтовать. Этого не прощают. Да, до меня грязно домогались, но я посмел быть непокорным, и потому знал, что либо я убегу из Испании или мне конец. Такова сама природа европейского мира -- играй по его правилам, или он растопчет тебя. Отчасти поэтому они так и ненавидят Тавантисуйю. Нанеся в самом начале контакта жесточайшее оскорбление, то есть пленив правителя, конкистадоры ожидали дальнейшей покорности, в обмена на которую могли дать своё грабительское покровительство. И потому, даже поняв, что и жестоко униженные инки не собираются сдаваться, они всё равно продолжали действовать демонстративно-уничижительно, надеясь, что последняя соломинка переломит спину грузовой ламе. И вот что, думайте про меня что хотите -- но я считаю Жёлтого Листа врагом Тавантисуйю. Он может быть, прямо и не связан ни с какими шпионами и прочим, но мыслит он как европеец, раз у него язык поворачивается попрекнуть настоящую героиню, выдержавшую пытки и не предавшую. Сам он, я уверен, сдастся от одного вида пыточных орудий. Я всё сказал.

Луна, которая в это время шептала вполголоса на уже Радуге нечто утешительное, резко встала и даже не прося слова, начала речь:

-- Слушайте, вы, те, кого считают умнейшими и лучшими людьми Тавантисуйю! До сего момента выбор этого юноши в качестве Главного Оценщика мне казался опрометчивым, но теперь я поняла, что мой супруг не ошибся. Золотой Подсолнух хоть и юн, но умеет зрить в корень. Если после этой речи вы не выберете его, то я буду считать вас болванами!

Секретарь поднял голову и спросил Асеро:

-- Что, прямо так и писать "болванами"?

-- Пиши, пиши, -- сказал Асеро, устало держа ладонь на лбу. Видно было, что он не до конца контролирует ситуацию, и это ему не очень-то приятно, -- ладно, ребята, на сегодня сказано уже достаточно. Разбор ситуации с Жёлтым Листом и возможностью назначить кого-то на газету я откладываю до послезавтра, всё равно вы сейчас едва ли что способны решить. А сейчас проголосуем, согласны ли вы назначить юношу Главным Оценщиком, и разойдёмся.

-- Однако если Жёлтого Листа здесь нет, то как учитывать его голос? -- спросил Искристый Снег.

-- А если его голос считать как против, то ты это будет законно? -- спрсоил Асеро.

-- Могут быть расхождения при подсчёте, ты понимаешь. Впрочем, если решение не будет разниться, то его можно считать принятым.

-- Тогда давайте проголосуем.

Большинством голосов решение всё-таки прошло. Луна сказал юноше, чтобы завтра в это же время явился во дворец, а она его познакомит с рядовыми оценщиками и собственно обязанностями.

Горный Ветер потом отдельно поговорил с Радугой, изложив ей следующие соображения: эскапада Жёлтого Листа была не в коем случае не спонтанной выходкой, а тщательно спланированной провокацией. Откуда уж он узнал тайну Радуги, не так уж важно. Может быть, они хранили этот компромат много лет, но решили воспользоваться только теперь, видимо, в связи с недавним скандалом в обители. Во всяком случае молчать её враги касательно столь щекотливой истории не будут, да и на службу безопасности может быть брошена тень -- враги будут изображать дело так, будто Инти надавил на дев Солнца, заставив их принять Радугу обратно в обитель. Проще придать эту историю общественной огласке, однако изобразив Радугу и её покойного жениха героями, каковыми они на деле и являлись. На фоне этого их интимная связь, тем более под обещанием жениться, казалась не особенно сильным пятном, наоборот, горе от потери нерождённого ребёнка делала всю эту историю только трагичнее. Подумав, Радуга согласилась с его доводами.