Тульские метки

У многих местных фельетонистов укоренилось мнение: если вначале не «тиснешь для затравки» что-нибудь из Ильфа и Петрова, Чехова, Салтыкова-Щедрина или Пруткова, то фельетон читать не будут.

Вот заголовок в воронежской «Коммуне»: «Двойник Дементия Брудастого».

Вот в «Красном знамени» «Наследники Паниковского».

По заголовку видишь, что без Ильфа и Петрова калужане боятся показаться на миру.

И начало:

«Человек без паспорта, Михаил Самуэлевич Паниковский, чьи антиобщественные деяния у б е д и т е л ь н о (разбивка моя – А. С), раскрыты в романе «Золотой теленок», довольно своеобразно истолковывал выработанные им принципы борьбы с известной домашней птицей:

– Он гуляет по дороге. Гусь! Эта дивная птица гуляет, а я стою. Я делаю вид, что это меня не касается… Вот он подходит и протягивает шею с жёлтым клювом. Он хочет меня укусить. Заметьте… моральное преимущество на моей стороне. Не я на него нападаю, он на меня нападает. И тут, в порядке самозащиты, я его…

Незадачливый гусекрад всё-таки вступал в честное единоборство: он выходил на дуэль с пустыми руками. Не имея ни усовершенствованных средств передвижения, ни холодного, ни, тем более, огнестрельного оружия. Выявленные недавно в Калуге современные продолжателя бесславно забытого дела М. С. Паниковского действовали иначе, в духе «требований эпохи».

И идёт жиденький рассказ «от себя».

Запевка с чужого голоса не что иное, как трафарет, не делающий чести. Это похоже на узаконенный плагиат. Автор обязан часть гонорара отослать тому, у кого позаимствовал.

И второе, не менее важное.

«Чужое» – ярко, броско.

Следующее за ним «своё» – серо, нудно.

Читатель сравнивает «чужое» и «своё», и сразу «во весь гигантский рост» видит убожество местной звезды. Так что, «чужое» не только не желательно, но и опасно.

Не мучайте Паниковского! Создайте своего!

Не знаю, кто как, а я, если вижу, что фельетон начинается чужими словами, читать не стану и за золотые горы.

Зачем же читать классиков в переложении каких-то ремесленников?

Кольцов говорил:

«Я стараюсь найти что-то такое, что можно сопоставить с этим фактом, и что должно дать известную электрическую искру. Это и есть та фельетонная искра, которая зажигает весь фельетон».

Это – прием-сопоставление, который, кстати, сейчас непопулярен.

И вот почему.

Читая такой фельетон, человек должен как бы смотреть одновременно на обе стороны одной медали, из которых, допустим, одна чёрная, вторая – белая. Он обязан слишком напрягаться, чтобы следить за нитью повествования.

Но быстрое чередование «цветов» выбивает из колеи, внимание рассыпается, и читатель утомляется.

«Например, в фельетоне «Лида, Лиза и губсуд», рассказывающем о безобразно бюрократическом подходе судьи к двум беспризорным девочкам-подросткам, этот подход противопоставлен празднованию дня 8 Марта. На фоне идей и достижений Международного женского дня поведение судьи кажется вопиющим».

Так считает автор.

Но каждый ли согласится с ним?

Если перед нами конкретный чиновник, то должно отхлестать его так, чтоб стал он бояться одной мысли о волоките. При этом совершенно не обязательно читать ему нотацию об идеях и достижениях Международного женского дня.

Откуда пошёл фельетон-сопоставление?

В тридцатые годы было много споров о том, что нужно писать наполовину о хорошем и наполовину о плохом.

«Пропорция «спирта и воды 50 на 50» не живая; это мёртвая схема. Я лично в своей работе мало с этим считаюсь».

Как ни был Кольцов против принципа «50 на 50», но всё-таки с ним считался. Это несколько объясняет его благосклонность к фельетону-сопоставлению.

Иное дело повествовательный фельетон, фельетон- новелла.

Этот фельетон остросюжетен. Писать надлежит так, чтоб человек, начав читать, не мог оторваться. Фон, детали – всё очень важно.

Все эти подробности создают у читателя определенное настроение, с которым он воспринимает и оценивает преподносимый факт. Это настроение, создающее оценку факта, и есть эффект полезного действия фельетона.

Поскольку речь зашла об эффекте, два слова о коэффициенте полезного действия первой фразы.

Она должна быть пулей, которая обязательно поразит цель. Она должна быть магнитом, который не отпустит читателя, пока он не дойдёт до подписи автора. Фраза должна заинтриговать, сообщить определенный тон, настроение.

Довелось мне как-то писать о бывшем прокуроре-сутяге. На пенсии. Взялся высудить квартиру у комсомолки. Ничего ему не докажешь, не понимает стыда.

О таких говорят – выжил из ума.

После он бегал по инстанциям в поисках на меня управы. Доказывал:

– Я прощаю 345 строчек. Но не прощаю первой. «Оказывается, прокуроры тоже стареют». Подумать, я выжил из ума!

Старик понял меня правильно.

Частенько меня, фельетониста, называли борцом с ветряными мельницами. Но в данном случае мне удалось помочь восторжествовать справедливости. Квартира осталась за комсомолкой.

Больше всего читатель не терпит назиданий.

Ему не надо разжёвывать, к нему не надо приставать с нотациями, с выводами. Ты покажи, а он сам разберётся. Взвесит.

Неужели кто подумает, что за описываемое в фельетоне надобно премировать, а не наказывать?