Тульский-Токарев. Том 1. Семидесятые-восьмидесятые

Отец же читал так внимательно, что даже не заметил, как проснулся сын. Впрочем, Артем тут же закрыл глаза и сделал вид, что вовсе не просыпался. Жили Токаревы все в той же коммуналке…

…Заканчивавшийся октябрь навевал тоску и уныние. В Питере вообще самое унылое время — как раз конец октября и ноябрь, хотя — есть и любители именно на эту пору, но Артем в их число не входил. Он не любил позднюю осень с ее грязью и сыростью.

В 16-м отделении милиции оперативный состав также предавался унынию, и единственной брезжившей где-то в недалеком будущем перспективой веселья были приближавшиеся ноябрьские праздники вместе с Днем милиции. Но до этих праздников надо было еще дожить. Настроение у сотрудников было такое, что никому не хотелось даже выходить из кабинетов — даже операм по «карманной тяге» — а это уже примета, знаете ли, поскольку именно эту категорию оперов как раз труднее всего было именно в кабинеты запихнуть…

Примостившийся на краю старенькой разбитой тахты Артем с легким удивлением слушал, как валявшийся на той же тахте гроза карманников старший оперуполномоченный Сергей Лаптев вяло пытался «уйти в отказ», разговаривая по телефону с доверенным лицом № 2985/81.

— …Слушай, а ты на завтра, там, или на выходные лучше — перенести не могешь?

Эбонитовая сталинская трубка, перемотанная изолентой и впитавшая за долгие годы ВСЕ возможные гостайны, буквально взорвалась возмущением — так что Лаптев, поморщившись, оторвал ее от уха:

— Ты что, Лаптев, гудрона пожевал?! Как я гастролерам буду указывать?! Вы, мол, лучше в Летнем саду пощипайте… Там Толстой гулял!!! Я тебе что гутарю — эти дни на Урицкого зря-пла-та! Мы работаем, Лаптев?

Старший оперуполномоченный вздохнул, снова прижал трубку к уху и примирительно бормотнул:

— Нина, не хипешуй… У меня же и другие дела…

— Лаптев, — сказало в трубке доверенное лицо. — Я тебя четыре года бесплатно стригу… А ботиночки демисезонные ты мне так и не купил… Чавкаем-с. Вот и все твои дела!

— Не купил, — согласился Лаптев. — Ну, так Нина… Денежек-то — хрю-хрю.

— Да ну тебя, с ботинками вместе!

Опер совместил вздох с зевком и положил трубку на пол — оттуда доносились громкие прерывистые гудки.

Доверенное лицо Лаптева — Нина — заведовала детской парикмахерской на Железноводской улице и имела несколько странные пристрастия — влюблялась исключительно в блатных и притом — в карманников. Доходило уже и до того, что она с ними «выходила на линию», сама, правда, пока еще не воровала, а только так — просто «зырила». Но, учитывая ее бешеную энергию и общечеловеческое свойство развиваться в своих начинаниях, никто из знавших ее оперов (а она обстригала чуть ли не все отделение) ручаться бы за ее законопослушное будущее не стал бы…

— Трубочку прибери, — моргнул Артему Лаптев и скроил морду, как у умирающего Ивана Грозного. Токарев вздохнул и положил мезозойскую трубку на такой же ископаемый аппарат. Лаптев закрыл глаза и сделал вид, что засыпает, а потому не замечает укоризненного взгляда младшего товарища.

— Не пойдем? — выждав тактичную паузу, безнадежно спросил Артем. Упрека в его вопросе почти не чувствовалось, но старший оперуполномоченный умел ловить нюансы, а потому засопел и вдруг заорал, как будто его режут:

— А вот у меня — ботинки прохудились! Носки третий день мокрые — воняют!!! А?!! И всем — насрать!!!

Кабинет Токарева-старшего находился через две двери от лаптевского. Василий Павлович как раз пытался с помощью тупого красного карандаша вычертить кривую успехов по профилактике преступлений по линии хищений с автотранспорта. Сама-то профилактика, честно говоря, отдавала запахом лаптевских носков, поэтому надежда была только на густой красный колор (который и не такое покрывал и замазывал) и твердую штабную руку — но ее-то как раз и заставил дрогнуть дикий вопль про ботинки, носки и про «насрать». Василий Павлович тихонько матюгнулся, спешно достал из-под ножки стола скукоженную старательную резинку, попытался аккуратно провести ею по листу — и порвал бумагу на том месте, где было написано «согласовано». Токарев-старший вскочил, запустил резинкой в стенку и побежал к Лаптеву в кабинет — а там старший опер окончательно принял вид упокоившегося русского царя с Артемом (в качестве скорбящего боярина) в изножий.

— Ты чего орешь? — Василий Павлович гаркнул так, что Лаптев от неожиданности подпрыгнул и сел, мгновенно воскреснув, — а как тут не воскреснуть, если у начальника лицо дергается, словно у контуженного военрука?

— Так а что, Василь Палыч, — забубнил опер — ботинки-то, действительно, — того…

— Того?! — начальник розыска еле сдерживал распиравшие его изнутри эмоции. — Хошь, я тебе со складов ХОЗУ ГУВД сапожищи яловые достану?! Но — с условием постоянной носки!!! И с портянками! Чтобы носки не пахли!!!

— Василь Палыч…

— И галифе и папахой!!!

— Да ладно… Прошью я завтра ботинки… У меня сапожник-айсор свой… Я ж не к тому, чтобы, а просто…

Токарев-старший плюнул с пристоном, развернулся и, как ледокол, пошел в свой кабинет, выкрикивая на ходу:

— У кого исподнее порвалось?! Все ко мне!!!