Туман и Молния. Книга 18

 Их путешествие продолжалось. И если в Рудном городе Эдриан всё время просидел запертым, то теперь Корс, наоборот, не дал ему ехать в обозе. За длинную цепь он приковал своего раба к повозке, и Эдриан был вынужден всю дорогу идти пешком. После стольких дней, проведённых в тесной клетке, где невозможно было ни встать в полный рост, ни даже просто вытянуть ноги, а лишь сидеть, скорчившись в практически обездвиженном состоянии, бедный Эдриан отвык ходить, а тем более преодолевать сразу такие большие расстояния и идти много часов подряд. Он спотыкался, падал, ему было больно, и часто в конце марша, обессиленный раб просто волочился за повозкой, благо дорога из красного кирпича была ровной, без серьезных выбоин и ухабов. Корс всё же прикрыл наготу Эдриана, но жест этот был скорее чисто символическим, потому что Корс дал Эдриану только грязную рубаху из грубой льняной ткани. Рубаха была короткой, выше колена, и это было унизительно, потому что господин не проявил никакой милости к своему рабу и не дал ему штанов.

Опозоренный Эдриан пытался слишком не нагибаться, постоянно подтягивал короткий подол вниз, чтобы хоть как-то прикрыть голую задницу, а спереди – пояс верности. Он старался двигаться аккуратно, чтобы и так короткая рубаха не задиралась ещё больше. Опустив голову, прикованный цепью за ошейник, босой, с разбитыми в кровь ногами, Эдриан из последних сил плёлся за нарядной повозкой Корса, внутри которой вместе с другими богатствами Рудного города была заперта красная рабыня. Девушке тоже приходилось несладко: в повозке, забитой до отказа различным добром, невозможно было и повернуться, а Корс не изменял своим правилам, действуя в своей привычной манере, он приковал рабыню к стенке, связав её руки за спиной и, надев ей на голову свой излюбленный атрибут унижения – плотный чёрный мешок, как обычно, затянув его на горле веревкой. Девушка была лишена возможности двигаться, видеть и нормально дышать; лишь на уровне рта Корс чуть прорезал ножом небольшую щель, и, если бы не это отверстие, рабыня неминуемо задохнулась бы в невыносимой духоте.

 Раб князя Арела – Валентин, ехал рядом с кучером, мальчик по-прежнему носил шлем, который по приказу Арела, надели на него ещё в Пределе. Тогда Верный, хоть и вынужден был подчиниться, всё же подобрал для своего любимца самый удобный и легкий шлем из материала, немного пропускающего воздух. Но на данный момент Валентина это не спасало. Южные летние дни были солнечными, безветренными; часто с самого утра и до вечера стояла сильная жара. Постоянно оставаться в туго зашнурованном, плотно охватывающем голову шлеме было мучительно. Валентин страдал от жары и под плотным материалом истекал потом. Как ни старался он приподнимать щиток, закрывающий рот, чтобы облегчить своё состояние, солёный пот тёк по его пересохшим, потрескавшимся губам на подбородок, а солнечные лучи невыносимо нагревали чёрный материал и припекали макушку, к концу дня доводя мальчика практически до солнечного удара. Верный редко получал от Арела ключ и не мог расстегнуть шлем и снять его с измученного раба, чтобы тот получил хоть небольшую передышку: смог освежить лицо водой и смыть пот, вымыть и причесать волосы, просто отдохнуть от вечно сжимающих тисков. Валентин был лишён этих простых радостей и оттого постоянно чесал голову в безуспешных попытках унять непрекращающийся зуд. Он скреб жесткий материал ногтями и теребил тугую шнуровку на затылке пальцами, пытаясь хоть как-то оттянуть плотно прилегающую корку шлема от лица и волос. Ему было жарко, душно, неудобно и тяжёлый рабский ошейник на горле не добавлял комфорта. Но бедняга не мог ничего поделать и как бы там ни было, он находился в лучшем положении, чем Эдриан или красная девушка.

 Вечером Валентин ухаживал за ними, закончив с делами, когда господа, наконец, оставляли его в покое, он открывал повозку и давал девушке воды. Рабыня практически не шевелилась, и иногда, когда Валентин пробирался к ней в глубину повозки через нагромождения сундуков и тюков с богатствами, ему казалось, что она умерла. Он окликал её, и тогда несчастная все же вяло шевелилась и делала глоток воды. Корс совсем не кормил своих рабов, чтобы они не испражнялись и не доставляли хлопот в дороге, но Валентин брал с собой кусочек хлебушка, сворованного с господского стола, просовывал его рабыне сквозь щелку в мешке и говорил:

– Ешь, ешь…

Но она не ела. И Эдриан тоже отказывался от еды. И девушка и нечистый были так измучены, что им кусок не лез в горло, им было совсем не до хлеба. Эдриан лишь пил воду, много, торопливо и с жадностью. Напоив лошадей, Валентин всегда оставлял для него воды: приносил в ведерке, по возможности, как можно больше. К счастью для Эдриана, Корс в это время уже был занят «своими мальчиками» и не видел, с каким удовольствием его раб утоляет жажду, иначе тотчас бы лишил его и этой малости. Но Валентин был смышленый и знал, пока господа заняты, нужно все делать аккуратно и по-тихому.