Туманы Авалона

Ланселет улыбнулся. И улыбка эта словно затронула в ее душе некую тайную струну, и собственные ее губы изогнулись в лад с нею. Ну, как такое возможно, что она настолько ощущает себя частью этого человека? Вся ее жизнь словно перетекла в прикосновение его губ к ее пальцам. Гвенвифар сглотнула – и внезапно поняла, что с нею происходит. Невзирая на все ее почтительные послания Артуру, исполненные любви и покорности, она, казалось, продала бы душу за возможность повернуть время вспять и объявить отцу, что замуж она пойдет только за Ланселета и ни за кого другого. И чувство это столь же реально, как солнце в небесах и трава под ее ногами, – девушка вновь сглотнула, – столь же реально, как Артур, который ныне снаряжается к свадьбе, – а вот ей, чтобы подготовиться к церемонии должным образом, подобает пойти к заутрене.

«Неужто это – одна из жестоких шуток Господа: я сама не знала, что такое чувствую, до тех пор, пока не стало слишком поздно? Или это коварные ухищрения лукавого, что соблазняет меня забыть о долге перед моим отцом и мужем?» Слов Ланселета она не слышала; сознавала лишь, что пальцы его разжались, что он развернулся и уходит. Учтивые речи приемных братьев, Балина и Балана, тоже почти не отложились в ее сознании… который из них сын жрицы Озера? Балан. Он – брат Ланселета, но похож на него не больше, чем ворон – на могучего орла.

Очнувшись, девушка осознала, что к ней обращается Игрейна.

– Так я оставлю тебя ненадолго, дорогая. Мне хотелось бы поговорить с мерлином до того, как начнется месса.

С запозданием Гвенвифар осознала, что Игрейна ждет ее дозволения уйти. Итак, ее титул Верховной королевы – осязаемая реальность. Почти не слыша собственного голоса, Гвенвифар сказала что-то Игрейне, и старшая из женщин удалилась.

Игрейна пересекла двор, вполголоса извиняясь перед теми, кого ненароком толкнула, пытаясь пробиться сквозь толпу к Талиесину. Ради праздника все разоделись в яркие парадные платья, один лишь он, как обычно, облекся в одежды строгого темно-серого цвета.

– Отец…

– Игрейна, дитя. – Талиесин глянул на нее с высоты своего роста, и Игрейна обрела некое смутное утешение в том, что старый друид обращается к ней так, словно ей по-прежнему лет четырнадцать.

– А я-то думал, ты сопровождаешь нашу невесту. До чего же она прекрасна! Артур нашел себе настоящее сокровище. Я слыхал, она еще и умна и блещет ученостью, а также и весьма набожна, что немало польстит епископу.

– Отец, – взмолилась Игрейна, понижая голос, так чтобы никто в толпе ее не услышал, – я должна спросить у тебя вот что: нет ли какого-нибудь способа, позволяющего Артуру избегнуть этого брака, не запятнав себя при этом бесчестием?

Талиесин в ужасе заморгал:

– Нет, не думаю. Тем более теперь, когда все готово к тому, чтобы соединить жениха с невестой сразу после мессы. Господь помоги нам всем, неужто мы все обманулись? Она бесплодна, или не девственна, или… – Мерлин потрясенно покачал головой. – Нет, брак отменить невозможно; разве что вдруг обнаружится, что она больна проказой или носит ребенка от другого; и даже тогда не удастся замять дело без скандала и обиды, не обретя в Леодегрансе заклятого врага. Игрейна, а почему ты спрашиваешь?

– В целомудрии Гвенвифар я не сомневаюсь. Но я видела, как она глядит на Ланселета, а он – на нее. Чего тут и ждать, как не бед и горя, если невеста без ума от другого, а этот другой – лучший друг жениха?

Мерлин так и впился в нее взглядом: глаза старика не утратили и малой толики всегдашней зоркости.

– Ах вот, значит, оно как? Я всегда считал, что наш Ланселет чересчур хорош собою и обаятелен: просто-таки во вред себе. Однако же он – мальчик честный, этого у него не отнимешь; возможно, все это – лишь юношеские грезы, а как только жених с невестой будут обвенчаны и разделят ложе, эти двое обо всем позабудут или станут вспоминать прошлое с легкой грустью, как нечто, что могло бы случиться, но не случилось.

– В девяти случаях из десяти я бы сказала, что ты прав, – отозвалась Игрейна, – но ты не видел их, а я вот видела.

Мерлин снова вздохнул:

– Игрейна, Игрейна, я не скажу, что ты заблуждаешься; но, в конце концов, что тут можем поделать мы? Леодегранс сочтет это за небывалое оскорбление и пойдет на Артура войной, а у Артура и без того довольно врагов, готовых оспорить его королевский титул. Ты не слыхала о некоем северном короле, который прислал сообщить Артуру, что он, дескать, срезал бороды у одиннадцати королей на опушку для своей мантии и пусть Артур платит ему дань, иначе он придет с войском и заберет и Артурову бороду тоже?

– А что же Артур?