Туманы Авалона

— Это подарок Ланселета. Мы сидели в зале и пили, туда пришел посланник Артура и передал, что король желает видеть меня в своих покоях… Я сказал, что моя единственная приличная туника порвана и запачкана кровью, а Ланселет сказал, что мы с ним одного роста и он мне что-нибудь подберет. Когда я надел этот наряд, Ланселет сказал, что мне он идет больше, чем ему, и чтоб я оставил его себе — что Галахаду досталось от короля множество богатых даров, а я получил слишком мало подарков в честь своего посвящения в рыцари. Он что, знает, что Артур — мой отец, что так говорит?

Уриенс удивленно уставился на Гвидиона, но промолчал. Акколон покачал головой.

— Нет, сводный брат. Просто Ланселет — благороднейший из людей. Когда Гарет впервые появился при дворе, даже собственные родичи его не узнали, а Ланселет подарил ему одежду и оружие, чтоб тот мог выглядеть подобающе. Ты, конечно, можешь поинтересоваться, не слишком ли Ланселету нравится видеть свои подарки на красивых молодых людях. Об этом тоже болтали, но я не знаю при этом дворе ни одного мужчины, будь он молод или стар, с которым Ланселет обращался бы иначе как с рыцарской учтивостью.

— В самом деле? — переспросил Гвидион. Моргейна просто-таки видела, как он ухватил эти сведения и упрятал, как скряга прячет золото в сундук. — Теперь я припоминаю одну историю, — медленно произнес он. — Рассказывали, что однажды на пиру у Лота кто-то сунул Ланселету арфу, — а он тогда был совсем юн, — и велел играть, и Ланселет спел какое-то лэ — не то римское, не то оно сохранилось еще со времен Александра, я толком не знаю, — о любви рыцарственных товарищей, и его подняли на смех. С тех пор он поет лишь о красоте нашей королевы или о рыцарских подвигах и драконах.

Моргейна не могла больше терпеть издевку, звучащую в голосе Гвидиона.

— Если ты пришел, чтоб потребовать причитающиеся тебе дары, я поговорю с тобой, когда вернусь от Артура, а сейчас мне некогда, — резко произнесла она.

Гвидион уставился в пол. Моргейна впервые увидела, что и он может лишиться привычной самоуверенности.

— Мать, король послал и за мной тоже. Можно, я пойду с вами вместе?

Оказывается, и он способен признаться в собственной уязвимости. Что ж, такой Гвидион нравился ей чуть больше.

— Артур не желает тебе вреда, сын мой. Если ты явишься к нему вместе с нами, худшее, что он может сделать, — это отослать тебя и сказать, что поговорит с тобой отдельно.

— Ну что ж, тогда идем, сводный брат, — сказал Акколон, протягивая Гвидиону руку — так, чтоб тот мог увидеть вытатуированных змей у него на запястьях. — Первыми подобает идти королю и его госпоже, а мы с тобой пойдем следом…

Моргейна встала рядом с Уриенсом. Ее порадовало, что Акколон признал ее сына братом и старается с ним подружиться. И все же ее отчего-то пробрала дрожь. Уриенс коснулся руки жены.

— Моргейна, тебе холодно? Возьми плащ…

В королевских покоях горел огонь в камине, и слышались звуки арфы. Артур сидел в деревянном кресле, поверх груды подушек. Гвенвифар вышивала какую-то узкую ленту, поблескивающую позолоченными нитями. Слуга церемонно объявил:

— Король и королева Северного Уэльса, их сын Акколон и сэр Ланселет!

Заслышав имя Ланселета, Гвенвифар оторвалась от вышивки, подняла голову — и рассмеялась.

— Нет — хоть они и очень похожи. Это сэр Мордред, которого сегодня посвятили в рыцари — ведь верно?

Гвидион поклонился королеве, но не произнес ни слова. Впрочем, Артур был не такой человек, чтоб в родственном кругу цепляться за всякие церемонии.

— Присаживайтесь! Хотите вина?

— Артур, я сегодня выпил столько вина, что по нему можно было бы пустить плавать целый корабль! — отозвался Уриенс. — Может, у молодых голова покрепче, а с меня хватит.

Гвенвифар направилась к Моргейне, и Моргейна поняла, что, если она не заговорит прямо сию секунду, Артур начнет говорить о делах с мужчинами, а от нее будут ждать, что она усядется вместе с королевой где-нибудь в уголке и станет помалкивать или шепотом беседовать о всякой женской чепухе — вышивках, помолвках, домашнем хозяйстве…

Она взмахом руки подозвала слугу, державшего кубок.

— Я, пожалуй, выпью, — сказала Моргейна и с болью припомнила, как в бытность свою жрицей на Авалоне гордилась тем, что пьет лишь воду из Священного источника. Сделав глоток, она заговорила: — Я глубоко уязвлена тем приемом, который ты оказал представителям саксов. Нет, Артур, — она заметила, что король намерен перебить ее, и вскинула руку, призывая его к молчанию. — Я говорю не как женщина, вмешивающаяся в государственные дела. Я — королева Северного Уэльса и герцогиня Корнуолла, и все, что касается этой земли, касается и меня.