Туманы Серенгети (СИ)

Когда мы въехали в Рутему, за нами по пыльной улице бежали босоногие дети, повторяя снова и снова: «Mzyngu! Mzyngu!» (Прим. здесь и далее Mzyngu — белый человек).

— Что они говорят? — спросила я Бахати.

— Мзунгу означает белый человек. Они не привыкли видеть здесь много туристов. — Он припарковал машину под фикусным деревом. Группа покрытых грязью мужчин работала под трактором, бормоча, как хирурги над пациентом. — Я спрошу, знают ли они Габриэля.

Дети окружили нашу машину, пока Бахати разговаривал с мужчинами. Они глазели и хихикали.

— Схоластика, Схоластика! — кричали они, указывая на меня.

— Я понятия не имела, что это значит, но они исчезли, когда вернулся Бахати и прогнал их.

— К счастью для вас, в деревне есть только один Габриэль, у которого есть друг девушка мзунгу. Но он много путешествует, и они не видели его некоторое время. Его семья живёт там. — Он указал на большой комплекс, который выглядел неуместным среди рядов маленьких хижин. Дом по периметру окружал забор с острым, битым стеклом, закреплённым раствором наверху.

Моё сердце замерло. Я не рассматривала возможность того, что Габриэля может не быть поблизости.

— Мы можем пойти спросить, когда он вернётся?

Мы посигналили у ворот и стали ждать. Мужчины перестали работать на тракторе и с любопытством наблюдали за нами. Женщина в платье из красочной местной ткани вышла, чтобы поприветствовать нас. Она говорила с Бахати на суахили через металлическую решётку, но её глаза всё время возвращались ко мне.

— Ты сестра Мо? — спросила она.

— Да. Меня зовут Родел.

— Я рада видеть тебя. Карибу. Добро пожаловать, — сказала она, отпирая ворота. — Я сестра Габриэля, Анна.

Её улыбка была тёплой, а глаза мрачны. Она была прекрасна в своем спокойствии, такими бывают люди с разбитым сердцем. Анна провела нас во двор с фруктовыми деревьями и маленькой игровой площадкой для детей. Пустые качели скрипели, по-прежнему покачиваясь, как будто их торопливо покинули.

Внутри были задёрнуты занавески — позор, потому что это был такой прекрасный, солнечный день. На полу разбросаны коробки, некоторые были пустыми, некоторые заклеенными.

— Я сожалею о вашей сестре, — сказала Анна, после того как мы сели.

— Спасибо, — ответила я. — Я не хочу занимать слишком много вашего времени. Не могли бы высказать мне, как связаться с вашим братом.

— Хотела бы я знать, — сказала она, глядя на свои руки. — Я давно не получала от него известий. Он никогда не пропадал так надолго. Я боюсь, что он не вернётся. Или, хуже того, с ним случилось что-то плохое.

— Что-то плохое? — я перевела взгляд с неё на Бахати, но он смотрел через моё плечо на что-то, находившееся позади меня.

Я обернулась и увидела девочку, стоящую у заднего входа. Её тёмный силуэт был очерчен светом, льющимся через открытую дверь. Казалось, что ей было около шести или семи лет, но её поза была зажатой и настороженной, как будто она не была уверена, должна ли она войти.

— Всё в порядке, Схоластика, — сказала Анна. Она перешла на суахили и уговорила ребёнка зайти внутрь.

Когда девочка вышла на свет, я вздрогнула. Возможно, это была неожиданность, шок от увиденного бледного призрака, появившегося из теней средь бела дня. Её кожа была странного оттенка белого цвета с розовыми пятнами в тех местах, где солнце коснулось её. Она смотрела на нас своими невероятными глазами — молочными и голубыми. Её вьющиеся волосы приглушенного светлого оттенка выглядели жесткими, никакой мягкости и изысканности — она была острижена практически налысо. Отсутствие цвета было резким, как картина, лишённая пигмента. Раньше я видела людей с альбинизмом[6], но у этой девочки были струпья[7] на губах и по всему лицу, будто чёрные маленькие мухи пировали на ее коже. Я не могла удержаться от дрожи, которая пробрала меня, хотя именно Схоластика заметно отшатнулась от меня, от рефлекторного ответа, с которым она, без сомнения, знакома. Отвращение. Ужас. Негодование.

Я отвела взгляд, стыдясь за себя. Она была просто маленькой девочкой, рождённой без цвета.

— Это дочь Габриэля, — сказала нам Анна. — Она не говорит по-английски. Габриэль перестал посылать её в школу, потому что они не могли гарантировать её безопасность, поэтому она остаётся дома, со мной.

Я кивнула, думая о детях, которые скандировали «Схоластика, Схоластика!», когда они увидели меня. Для них, она, вероятно, больше походила на меня, чем на них. Как учитель я хорошо знала, как дети могли объединяться и реагировать на то, чего они не понимали.

— Она чувствительна к солнцу, но я не могу держать её в помещении весь день, — Анна коснулась лица своей племянницы. — Это коросты от солнечных ожогов, — её голос дрогнул, когда она заговорила снова. — Я хочу, чтобы ты взяла её с собой.

— Прошу прощения? — я наклонилась вперед, убеждённая, что неверно расслышала.