Тунеядцы Нового Моста

— Во-первых, уже становится поздно, а мы далеко и от Мовера, и от Парижа; во-вторых, лошади наши отдохнут, да и не знаю, как вы, а я буквально умираю с голоду. Наконец, мы неплохо бы поступили, если бы до приезда в Париж условились, что нам теперь предпринять. Другие же причины…

— Можете не приводить их, капитан.

— Ба!

— Мне достаточно и этих, я нахожу их совершенно основательными.

— Чудесно! Так поедем ужинать?

— Когда хотите.

Через полчаса они ужинали в гостинице «Герсдор». Ел, впрочем, один капитан, а граф едва только притрагивался. Беспрестанно входившие и выходившие слуги не позволяли им сначала говорить о чем-нибудь близко их касавшемся, но когда подали десерт и вино и по знаку графа прислуга ушла, капитан сказал, налив себе стакан:

— За нашу удачу, друг! Чокнулся и выпил.

— Что вы хотите сказать? — спросил Оливье.

— Терпение, граф! Тише едешь, дальше будешь. Откинувшись на спинку кресла, он порылся в одном из своих

глубочайших карманов, достал крошечную трубку, которую мы уже знаем, и набил ее; порылся в другом, вытащил кусочек бумаги, скрутил, зажег на свечке и закурил трубку.

— Хотите, потолкуем? — предложил он полусерьезным-полунасмешливым тоном, исчезая в густых облаках дыма и поставив на стол оба локтя.

Граф догадался, что готовится что-нибудь серьезное, но покорился.

— Говорите, капитан, — согласился он.

— Вы не курите? — спросил капитан.

— Нет, и очень сожалею, что не могу таким образом составить вам компанию.

— Какое несчастье, граф, что в настоящем вашем положении вы не имеете этой блаженной привычки! Табак — это утешение, друг во всех бедах. Куря, человек забывает свое горе и воображает, что имеет то, чего у него нет: кто — богатство, кто — любимую женщину.

Он налил себе стакан вина и чокнулся.

— За ваше здоровье, милый граф, и за здоровье старого дервиша в Мекке, который первый научил меня курить! Вы считаете себя обманутым, граф, и хотите отомстить, не так ли? — продолжал он, пристально посмотрев сквозь дым на своего собеседника и слегка подмигнув.

— О! — глухо вскричал граф.

— Нет, уж, пожалуйста, не перебивайте меня, мы ведь не играть собрались. Я говорю «мы», потому что живу одним сердцем с вами. Я хочу помочь вам отомстить, но отомстить не низко, не исподтишка, а громко, торжественно. Для этого нам нужно хорошенько переговорить и условиться. Я говорю и действую хладнокровно; а вы — себя не помните от горя, следовательно, рассудок на моей стороне.

— Но…

— Ах, не перебивайте, граф, или я замолчу!

— Говорите, говорите, мой друг!

— Хорошо, но без перерывов. Прежде всего выясним ваше положение, чтоб впоследствии между нами не было никаких недоразумений. Вы обвиняете вашу жену в измене. По той или другой причине я этого не опровергаю; вы говорите, что у вас все доказательства ее измены; я говорю теперь и не изменю своего мнения, что внешняя обстановка вся против графини.

— Внешняя обстановка!.. — глухо произнес граф.

— Да, внешняя обстановка, — твердо повторил авантюрист. — В подобных случаях, милый граф, обманчивее всего бывает кажущаяся правда. Верьте мне, друг мой; я вижу тем более ясно, что вполне беспристрастен в этом деле. Я не знаю графини, я видел ее какие-нибудь несколько минут, но у нее такой открытый, ясный взгляд, что, дайте вы мне еще вдвое больше доказательств против нее, я все-таки буду повторять: нет, граф, ваша жена не виновата!

— Капитан!

— Что скажете? Вам ведь нечего и ответить мне. Вы ребенок, не знающий жизни, до сих пор вы были избалованы счастьем и не видали, как много страдает людей на земле. Жизнь ведь одно долгое страдание, и людей создает горе, полноте, граф! Будьте мужчиной, научитесь страдать. Вас оскорбили, обманули, унизили — все так! Но — morbleu! — тысячу раз то же самое случается вокруг с людьми, еще менее вас заслужившими это, ведь, между нами, вы сами виноваты!

— Я?

— Да, вы, и я очень легко мог бы вам это доказать.

— О, говорите, говорите, капитан!

— Нет, теперь вы мне не поверите. Но не беспокойтесь, когда-нибудь, очень скоро, может быть, если вы согласны слушаться моих указаний, я дам вам такое неоспоримое доказательство, что вы невольно сознаетесь в своей вине. Вас обманули, но кто? Вот в чем вопрос. О графине я даже и не говорю, она совершенно чиста перед вами. И вы, и она, милый Оливье, опутаны целой сетью низостей, нити которых в руках у ваших врагов.

— У моих врагов!

— Ну да! Что вы за ребенок! Неужели вы воображаете, что у вас, простосердечного, доброго, не скупящегося на благодеяния, нет врагов? Вы человек умный, стоит вам подумать немножко, и вы поймете сами, что это так. Это враги из-за угла, прячущиеся, и их-то надо накрыть, и мы накроем, клянусь вам! Но для этого, граф, вы должны довериться не только моей дружбе, но и моему опыту, не мешайте мне порывами ребячьего гнева и смешной ревности, и я доставлю вам радость мести, которой вам так хочется!