Турбулентность

Выждав несколько секунд, Шамгар пошел к себе в комнату, лег на кровать и стал слушать щелчки и скрип кондиционера. Все его мысли были заняты тем, придет ли к нему Криш после темноты и что тогда будет. Кондиционер скрипел все громче и громче, словно спеша куда-то, а потом внезапно стих. Шамгар знал, что отец Шоби, священник сиро-малабарской церкви Св. Формы, будет опечален, узнав о его мыслях.

11. DOH — BUD[19]

— МОЙ САДОВНИК, — СКАЗАЛА Урсула. — Помнишь моего садовника, Шамгара?

— Да, — сказала Мири, — вроде припоминаю.

— Я думаю, он, возможно, гей.

— Да? Почему?

Урсула хохотнула.

— Думаю, у него могут быть шуры-муры с типом, который работает у соседа.

— Ну, молодец, — сказала Мири.

Казалось, ее это мало интересовало — она думала о чем-то своем. Но все равно Урсула продолжила эту тему.

— Один раз я увидела, как этот соседский рабочий выходит из комнаты Шамгара очень рано утром. У меня была бессонница, я была на ногах еще до рассвета, и только я вышла из дома, как открылась дверь в пристройке Шамгара, — я, естественно, ожидала увидеть его, но это был не он. А тот парень из соседнего дома. Я даже не знаю, как его звать. Я говорю: «О, привет». А он только кивнул и наутек. А когда я потом упомянула об этом Шамгару, он так смутился. Я не стала муссировать эту тему.

— Это его дело, — сказала Мири.

— Я понимаю. Конечно, его. Хотя он женат. Шамгар. У него двое детей в Индии. И думаю, другой парень тоже женат.

— Я собираюсь замуж, — сказала Мири и спросила, взяв меню: — Как ты себя чувствуешь? Что сегодня особенного?

Они были в «Мензе», популярном в Будапеште ресторане, вблизи ее квартиры. Урсула прилетела ранним рейсом из Дохи и приехала сюда на такси прямо из аэропорта.

— Нет, Миранда, — сказала она, — что значит, ты собираешься замуж?

— Собираюсь.

— Я его знаю?

— Да.

— И кто это?

— А ты как думаешь?

— Мусса?

— Да, — Миранда ожидала услышать от матери что-то еще, но, не дождавшись, отложила меню. — Ты могла хотя бы сделать вид, что рада.

— Я рада, — сказала Урсула. — Я удивлена.

— Я заметила. И почему?

— Просто так внезапно. Ты и… и Мусса встречаетесь сколько? Не так уж долго.

— Больше года, — сказала Мири.

— Так долго?

— Да.

— Что ж, — сказала Урсула. — Все равно.

— Что значит все равно? Считаешь, недостаточно долго? А сколько, по-твоему, надо? Два года? Пять? Десять? Сколько вы с папой были знакомы, когда решили пожениться? Двадцать минут?

— Примерно пять месяцев. И посмотри, что из этого вышло.

— Я знаю, что вышло. Я прошла терапию. Давай признаем, — сказала Мири. — Ты удивлена потому, что он не как мы.

— Нет, — тут же сказала Урсула, а потом спросила: — Что ты имеешь в виду?

— Ты знаешь что.

— То, что он мусульманин, — сказала Урсула, — никак с этим не связано.

— С чем не связано?

В этот момент официант спросил их, что они будут пить. Они попросили принести минералку и сказали, что определятся позже.

И они принялись определяться, называя друг другу разные напитки, бросая взгляды поверх меню, постепенно сужая вероятности, пока официант не подошел к ним снова, и они сделали заказ.

— Слушай, — сказала Урсула, снова переходя на немецкий — по-английски они говорили только с официантом. — Если это то, чего ты хочешь, я, конечно, рада. Конечно, рада.

— Но, — подзуживала Мири.

— Без всяких «но». Когда он попросил твоей руки?

Она спросила это таким будничным тоном, словно уже приняла это как данность, и отпила минералки в ожидании ответа.

— Это не он, — сказала Мири. — Это я предложила.

Урсула попыталась придать голосу невозмутимость.

— Окей, — сказала она.

— Он бы сам никогда не решился просить моей руки, — сказала Мири. — Он понимает, как бы это выглядело.

— И как бы это выглядело?

— Словно ему было что-то нужно. Словно это помогло бы ему закрепиться в Европе. Я не знаю.

— Что ж, возможно, — сказала Урсула с нажимом.

— Да, возможно. И что? Разве это плохо?

— Так дело в этом? — спросила Урсула.

— Нет, — сказала Мири. — Дело не в этом.

После ланча они забросили чемодан Урсулы в квартиру Мири на тихой, грязной улице на другой стороне авеню. Здания на улице напоминали средневековые крепости. Женщины остановились у большой деревянной двери, в которой имелась дверь поменьше. По фасаду красовался ряд гипсовых физиономий, вымазанных сажей, смеющихся и плачущих, по одной под каждым из окон первого этажа. Сам фасад когда-то мог быть бирюзового цвета. Теперь же он был грязно-серым. Мири набрала номер на домофоне, они вошли в маленькую дверь и оказались в высоком дворе с квадратом неба в вышине.

— Ты теперь здесь живешь, да? — спросила Урсула, осматривая окружающее пространство — шахту с тихими дверями и окнами над ними и одного-двух голубей.

— Мы здесь живем, — сказала Мири.

— Он тоже здесь живет?

— Да.

— Оу, — сказала Урсула.

Последнее место, где жил Мусса, насколько она слышала, было сомнительной полулегальной квартирой, которую он делил с другими сирийцами.

— Он сейчас здесь? — спросила она.

— Не думаю, — сказала Мири.