Туристический сбор в рай

Он поехал Мясницкую, где жила прелестная девочка Марина, чьи губы он будет страстно целовать сегодня. Она знает, что ему тридцать пять, сама при знакомстве предположила. Он ни в коем случае не отказывался, сказав «почти угадала», но понимал, что в ее раскосых глазах свет двадцатилетней девочки и тридцать пять для нее просто немыслимый, запредельный возраст – сто лет!!! Край! Она никогда не гладила его щек…

А Аня уехала вместо подруги к восточному красавцу Тимуру.

Он провел день с Мариной, отлежав положенное на свежих простынях, пока она старательно трудилась за двоих.

– Ты иди! – пробормотал он. – Такси уже ждет!

– Ты у меня дома! – обалдела Марина, привстав в кровати и демонстрируя великолепной формы грудь. – Или это шутка? Не очень я понимаю твой юмор!

– Забей! – предложил он и сам засобирался, с трудом надевая носки…

– Наш славный животик мешает! – просюсюкала любовница.

Губ Ани Тимур не целовал – она не позволяла. Он любил ее тело страстно, и это было похоже на правду. Она на несколько мгновений взлетела к небесам, затем рухнула вниз и стала злой. Выкурив сигарету, роняя пепел в постель, оделась и, не сказав ни слова бедному Тимуру, солисту стрип-клуба «Красная шапочка», уехала.

Они встретились в столовой, дома. Она подошла к нему и, взяв в ладони его лицо, спросила:

– Ну что, узнал себя?

– Узнал.

– А меня?

– Ты моя Аня, – ответил он и поцеловал ее в губы.

Следующим утром он вновь обнаружил в зеркале незнакомое лицо, а в доме – незнакомую немолодую женщину…

Оригами

Мне было восемнадцать, и я отчаянно радовался первым летним студенческим каникулам. Со своим однокурсником по кличке Старый (он ко всем обращался, типа, «старый, послушай…», «старый, как ты?») мы решили отправиться покорять Ялту с помощью моей бабушки, которая работала в Союзгосцирке и имела экономическое влияние на все периферийные цирки. Бюджеты им согласовывала. Она и сделала нам койко-места в гостинице «Звездочка», что на горе за памятником Ленину.

На вокзале, помятых в плацкарте, нас встречал маленький плюгавый импресарио местного ялтинского цирка. На поводке он держал огромного черного дога, пыхал сигаркой и выглядел шпионом из черно-белого фильма.

– Для Симочки Изральевны я сделаю все! – обратился директор цирка ко мне. – А для ее внука – почти все! – И указал сигаркой на «Москвич-412», который и довез нас до гостиницы.

У нас оказался еще сосед, артист цирка, то ли жонглер, то ли эквилибрист, здоровенный рыжий парень с открытой улыбкой. Когда он по утрам умывался, я испытывал нервный срыв и хотел вернуться домой. Его могучий торс и мускульная архитектура вводили меня в непроходящее уныние. В то время тело мое представляло собой длинную жердь без признаков мускулатуры с маленькими сосками на впалой прыщавой груди.

Слава богу, артиста мы видели только по утрам и редко, так как возвращались в гостиницу поздней ночью, когда представитель циркового искусства крепко спал. Режимил рыжий парень… А мы с товарищем нет. Вот и спали, когда артист уходил на репетицию.

Отдыхали мы, как все молодые люди нашего возраста, с минимальной копейкой в карманах, зато открытые ко всему, что предлагала нам природа абсолютно бесплатно. Мы воровали персики из колхозных садов и обжирались ими, а потом, липкие, привлекающие мух и ос, бежали к морю и бросались в него, стремясь раствориться в изумрудной воде.

На второй день отдыха мы запросто свели компанию с общими знакомыми, у них оказались местные связи, и уже по вечерам на прохладном галечном берегу мы жарили мидий, собранных под причалом, пили местную брагу из все тех же персиков. В голову шибало, в груди закипала вся юношеская энергия, девчонки и мальчишки скидывали с себя все одежды и белыми тенями ночи вбегали в теплую воду Черного моря. Вот только мой однокурсник Старый не вбегал – просто сидел на берегу и смотрел куда-то в себя. Он закидывался димедролом и еще чем-то, брага его интересовала мало, не торкает, колеса ему казались круче. Мой сокурсник был странным парнем с белыми волосами, подстриженными в кружок. Разговаривал с гнусавинкой, на хипповском сленге, языке наших родителей, и все время сопел трехъярусным греческим носом, в котором навсегда поселился насморк, перешедший в гайморит. Видимо, от этого и гнусавил товарищ. На пляже, после купания, он тотчас, обернувшись полотенцем, переодевал плавки, что делали обычно старики, никак не второкурсники, тщательно выжимал их и вешал просыхать. Я, например, неделю мог не снимать плавки, мне было по барабану… На третий день Старый и вовсе исчез из нашей компании, я встречал его только в гостинице и на вопрос, где он пропадает, получал ответ:

– Старый, у меня все клево! – шмыгал носом. – Я там, чувак…

– Где?

Он больше не отвечал и засыпал на пружинной койке, облитый лунным светом…