Турмс бессмертный

В тот год, когда мне исполнилось семь лет, отец взял меня с собой в Сибарис — самый культурный греческий город во всей Италии — и там поручил заботам своего старого друга, решительно запретив ему говорить мне что-либо о моем происхождении. Видимо, Ларсу Порсенне нелегко далось такое решение, ибо я был его единственным сыном — моя мать умерла, когда мне было всего, три года, и отец не захотел больше жениться. Однако он считал своей обязанностью посвятить сына своему народу и не хотел, чтобы я стал ложным лукумоном.

Я думаю, он собирался издалека следить за тем, как я взрослею, и заботиться обо мне, но тут внезапно разразилась война между Кротоном и Сибарисом, и Сибарис прямо-таки стерли с лица земли. Там жили четыреста семей, и спаслись только женщины и дети, которые успели отплыть на кораблях в Ионию, в Милет. Разумеется, друг моего отца отправил меня с ними, ибо до Этрурии я бы один не добрался, а в Сибарисе, захваченном кротонцами, меня ожидала участь раба. Сам же он погиб, сражаясь, как и все прочие мужчины, хотя про жителей Сибариса и говорили, что они были изнежены и привыкли к роскоши и наслаждениям.

Друг Ларса Порсенны даже в этом крайнем случае не посмел нарушить обещание, данное им моему отцу, и не стал рассказывать о том, кто я, людям, плывшим со мной в Ионию на одном корабле. Впрочем, всем им было не до меня и моего происхождения — у них и своих забот хватало. Как только окончился траур по разрушенному Сибарису, его чудом спасшиеся жители превратились в докучливых просителей, от которых каждый город прямо-таки мечтал избавиться. Тем временем отец мой погиб — на охоте раненый кабан сбил его с ног и так истерзал клыками, что Ларс Порсенна скончался от потери крови. Он всегда был здоров и силен, и ему не было еще и пятидесяти лет. Слава о нем, я думаю, будет жить вечно, пока на земле останется хоть один этруск.

Приходили ко мне как-то сестры моего отца; они хотели познакомиться со мной, но даже не попытались обнять, а их дети смотрели на меня большими удивленными глазами. Они уверяли меня в том, что охотно поделятся со мной отцовским наследством, сокровищами, не требуя никаких доказательств моего происхождения, но когда я сказал им, что вернулся в Клузий вовсе не за наследством, вздохнули с видимым облегчением. Им было бы трудно убедить своих достойных супругов согласиться на новый раздел имущества, хотя у нас и принято, что женщина владеет имуществом и наследует все наравне с мужчиной. Наши женщины настолько самостоятельны, что гордый своим происхождением мужчина всегда называет имя матери рядом с именем отца. От своих теток я узнал, что мое собственное имя звучит как Ларс Турмс Ларкхна Порсенна, поскольку моя мать была из древнего рода Ларкхнов.

О ней говорили, что она была очень красивой, но замкнутой женщиной; представители знатных этрусских родов вообще отличаются любовью к одиночеству. Отец же происходил из иной семьи — куда более молодой и многочисленной. Он смог посвататься к ней только тогда, когда добыл на войне славу и трофеи. Правда, говорили также, что как-то моя мать, будучи еще совсем девочкой, бросила ему яблоко, забавляясь у реки с подругами.

Мои родственники, с которыми меня связывали теснейшие кровные узы, оставались для меня чужими. Они не сторонились меня, но разговаривали со мной не больше, чем другие. Они с любопытством ждали дня испытаний.

Летом юноши города усиленно готовились к осенним спортивным состязаниям. Среди молодых людей находили самого красивого и самого сильного, чтобы он представлял Клузий на тех играх, где по обычаю выбирали ведущий город Союза сроком на один год. Счастливец получал венок, а также священный круглый щит города и священный меч, чтобы привыкнуть пользоваться ими. Впрочем, старики говорили, что исход соревнований уже на протяжении сотен лет не имел никакого политического значения. Победитель получал в награду девушку, предназначенную для жертвоприношения, немедленно давал ей свободу, и его город до будущей осени занимал почетное место в Союзе.

Я рассеянно слушал все эти рассказы о стародавних обычаях, потому что мне никак не удавалось разобраться в себе и отыскать в своей душе кого-то лучшего, чем Турмс, сын Ларса Порсенны. Я жил в прохладных тихих покоях среди изумительных ваз и статуй, спал на мягком ложе, пил вино и ел вкусную еду, так что со стороны могло показаться, что у меня было все. Однако же мне чего-то недоставало, и это «что-то» мне следовало обрести в глубинах моего собственного «я». Если бы я знал, чего именно мне не хватает! Напрасно стучался я в ворота моего сердца.