Турция. Записки русского путешественника

…Дети играют в футбол на проезжей части, магазинчики по-домашнему выходят на улицу, белозубые соискатели власти улыбаются с предвыборных плакатов. Шумит повседневная, такая в спокойный мирный час счастливая жизнь, что на минуту чувствуешь острый укол печали, всегда соседствующий с чувством счастья. Вот сейчас приедешь в гостиницу, включишь телевизор, чтобы в ленте новостей услышать, что там — дома, и от мимолетного покоя не останется следа.

И все едет с тобой, и день ото дня делается навязчивее вопрос: как они сопрягаются — пламень веры и покой обычного вечера, императорское желание счастья своему народу и скармливание христиан львам. Построение счастья «для всех» и расстрелы в храмах, так что в одном только моем Пскове эти кладбища обнаружены при ремонте в последние годы в храмах Нового Вознесения, Рождества Иоанна Предтечи и Василия на Горке. Это вопросы риторические, но боль их ничуть не меньше. Может быть, для того, чтобы она не затихла, и стоят Пергам, Фиатира, Филадельфия, в которую мы доберемся только завтра с утра. Никак не привыкнешь, что день всегда короче планов, которые успеваешь настроить заранее.

*

Приехали пораньше, а на воротах — замок. Снять же нам предстояло лишь руины базилики, которую в прошлый приезд мы видели ночью. Руина тогда упиралась в звезды и была страшна, а надписи и кресты, выхватываемые лучом нашего фонарика, призрачны и бесплотны. Три столпа, оставшиеся от некогда величавого и тоже поначалу вряд ли христианского храма — от этих стен веет размахом пергамского Сераписа — и утром не теряли ночной мощи.

Ждать, пока нам откроют, не было сил, и мы проскользнули под воротами. Скоро явился и смотритель, так что обошлось без полиции.

Утро обнажило даже чуть видные остатки фресок — ризы и нимбы святительского и апостольского чина. Глаза торопились узнать в нечитаемых пятнах святителя Игнатия Богоносца и апостола Иоанна — Иоанн хвалил фиатирцев. Отсюда вышел мученик Германик, почти мальчик, который пострадает потом в Смирне, ободряя и укрепляя в страдании и более зрелых людей. И, хваля фиатирцев, апостол корил сильных в его пору евреев. Евреи были «привозные» (после разгрома Иерусалима) — для обслуживания армии Веспасиана и, верно, держались закона с особенной энергией, стараясь и сберечь им свое единство, и подправить окрепшее в городе христианство. «Найду в законе — поверю, не найду — нет Евангелия». С этим сталкивались уже Петр и Павел. Еврейство было готово принять и Христа, только оставив его с собою в границах закона. Ангел Господень устами апостола с гневом напоминает шатающейся части: «…вот Я отворил перед тобою дверь, и никто не может затворить ее… Вот я сделаю что из сатанинского сборища, из тех, которые говорят о себе, что они Иудеи, но не суть таковы… они придут и поклонятся пред ногами твоими, и познают, что я возлюбил тебя».

Он отворил дверь и этого гигантского храма. В разрушенном храме она не закрыта и сейчас. Остатки фресок продолжают свое учительское дело. И хочется думать, что они не скрываются под натиском времени и ветра, а проступают подобно крестам Софии, по мере того как яснеет наше сердце и очищается слух. Вопрос этот о диалоге Закона и Евангелия, Ветхого и Нового Заветов не ослабел и ко времени, когда Филадельфию по пути на казнь в Рим проходил Игнатий Богоносец. Похоже, он застал споры в еще Иоанновой остроте и потому писал филадельфийцам о том же: «Не христианство уверовало в еврейство, а еврейство в христианство» и «Возлюбленные пророки только указывают на Христа, а Евангелие есть совершенное нетление». И опять напоминал о необходимости единства — «бегайте, бегайте разделения».

Спор не стихает и сегодня. И у нас тоже найдутся сейчас сторонники той и другой стороны, которым хотелось бы развести книгу на две исключающие друг друга части. Фундаментальный иудаизм выносит Новый Завет за скобки — «яко не бывша», крайняя часть молодого православия, в свою очередь, охотно сочла бы Ветхий Завет подлинно Ветхим, навсегда преодоленным и отмененным Новым Заветом.

И вот руины Филадельфии стоят среди чужого их проблематике города, и турчанки в веселой утренней простоте вытряхивают ночные сны из своих одеял прямо из окон, и дети бегут в школу, и торопится рабочий народ, не глядя на учительные стены и камни, потому что избрал для себя третью Книгу — Коран. Им еще предстоит узнать, что чужих духовных проблем не бывает и эти камни стоят и для них. А нас день зовет в блестящие Сарды («И Ангелу Сардийской церкви напиши…»).

*