Тварь

Она хлестнула щупальцами. Вначале они молотили вслепую, но затем нашли плоть, твердую и скользкую. Они окружили ее, присоски прилепились к ней, а крюки зарылись в нее.

Мускулы щупалец напряглись, подтягивая врага к твари, а саму тварь к врагу, как двух боксеров в клинче.

Китенок захлопнул пасть на... пустоте. Он был обескуражен. Что-то было не так. Он почувствовал давление позади головы, захватывающее его, замедляющее его движение.

Он боролся, колотил хвостом, извивался, неистово пытаясь освободиться от того, что тянуло его вниз, в бездну.

Легкие начали подавать сигналы о потребности в воздухе.

* * *

Мать плавала вокруг, встревоженная, чувствующая опасность, грозящую ее ребенку, но неспособная помочь ему. Ей была известна агрессия, ей была известна защита, но в программе ее мозга не был заложен код реакции на угрозу другому, даже ее собственному отпрыску. Она производила звуки — пронзительные, отчаянные и бесполезные.

* * *

Тварь оставалась прикованной к своему врагу. Враг метался, и по его движениям тварь почувствовала, что расстановка сил изменилась. Враг уже не был агрессором, он пытался освободиться.

Хотя здесь, в кромешной темноте, не было видно оттенков цвета, химические механизмы изменили их сочетания от обороны на нападение.

Чем сильнее враг пытался всплыть к поверхности, тем больше тварь вбирала воды в свое тело и выбрасывала ее через воронку под животом, заставляя себя и врага двигаться вниз, в бездну.

Китенок тонул. Лишенная кислорода мускулатура замирала частица за частицей. Агония прошла по его легким. Его мозг начал умирать.

Он прекратил борьбу.

* * *

Тварь почувствовала, что враг перестал бороться и начал тонуть. Хотя щупальца все еще захватывали плоть, тварь постепенно ослабила напряжение и стала падать вместе со своей жертвой, медленно вращаясь в воде.

Щупальца оторвали кусок ворвани и подали его рукам, а те передали щелкающему выступающему клюву.

* * *

Мать, кружась, следовала за китенком, определяя его положение при помощи гидролокаторных сигналов. Она посылала щелканье, свистки, выражающие горе, мычание беспомощного отчаяния. Наконец ее легкие тоже опустели, и с последней очередью звуков она ударила хвостом, чтобы подняться наверх, к дающему жизнь воздуху.

17

Маркус Шарп сидел на пляже, но ему бы хотелось находиться в каком-нибудь другом месте. Он даже не мог припомнить, когда был на пляже в последний раз, вероятно, он не был там со времен Карен. Он не особенно любил пляжи: ему не нравилось рассиживать на песке и глазеть на воду, пока кожа поджаривается на тропическом солнце. Необдуманный порыв, вызванный крушением планов, заставил его вскочить на мотоцикл и промчаться пятнадцать миль от базы до Хорсшу-Бей.

Было воскресенье, Шарп был свободен и надеялся отправиться с Випом Дарлингом понырять. Но когда он позвонил Дарлингу в восемь часов утра, тот сказал, что они с Майком намереваются весь день отбивать краску. Шарп предложил свою помощь, однако Вип отказался, заявив, что они будут работать в тесном трюме на корме, который никак не мог вместить трех человек.

Шарп в течение часа читал, а потом в одиннадцать часов оказался в видеопрокате, разглядывая названия фильмов. Посмотрев на часы, он понял с чувством уныния, граничащего с тошнотой, что для того, чтобы дотянуть до конца воскресенья, ему придется взять напрокат не одну, не две, но по крайней мере три кассеты.

«И это твоя жизнь, — сказал он сам себе, — делать выбор между „Сатирой на тему рождественских каникул“ и „Посмотрите, кто говорит“. Все, что осталось тебе, это выбирать, с кем провести время — с инфантильным взрослым или нахальным ребенком. Что бы сказала Карен? Она бы сказала: действуй, Маркус. Иди и ограбь банк, води самолет, подрезай ногти на ногах, все, что угодно. Но только делай что-то!»

Он вышел из видеопроката и попытался найти игроков в теннис, но все знакомые игроки в теннис играли в соккер[19], а ему эта игра не нравилась. Она сводилась к хорошей технике, но давала маленькие результаты; ему же нравились игры, где можно было достичь большого счета. Он позвонил паре дельцов, организующих морские рейсы для ныряльщиков, но на этот день все лодки уже ушли. Он добровольно предложил сделать вылет, но ни одного свободного вертолета не было.

Поэтому Маркус отправился на пляж, побуждаемый, как он догадывался, смутной надеждой встретить там какую-нибудь девушку, заслуживающую того, чтобы с ней поговорить, пойти на ленч и, может быть, даже договориться сходить вечером потанцевать. Неважно, что Маркус не умел танцевать, но это было лучше, чем сидеть в казармах для холостых офицеров и смотреть повторение «Кэгни и Лейси».

Но он совершил ошибку. Сидя на пляже и наблюдая, как дети резвятся на мелководье, как парочки прогуливаются по песку, а семьи устраивают пикники под пальмами, Маркус чувствовал себя все более и более тоскливо, все более и более безнадежно. Он раздумывал, нет ли на острове клубов для одиноких. Может быть, ему следует стать пьяницей и присоединиться к Обществу анонимных алкоголиков, просто ради компании.