Тварь у порога

Хотя подобный образ жизни был совершенно не характерен для Пайпера до его заболевания, но в течение всего периода болезни образ жизни этот оставался исключительно стабильным и последовательным. Неисчислимые таинственные поездки, которые он совершал, общение и переписка с «коллегами» продолжались все время, в течение которого он пребывал «не в себе». Два месяца в Понейпе, затем месяц в Ангкор-Вате, три месяца в Антарктике, встреча с коллегой-ученым в Париже и лишь короткие промежутки между поездками, проведенные в Эркхеме, — вот каким был распорядок его жизни, вот как прошли три года прежде, чем он выздоровел. Но и после выздоровления, в свою очередь, наступил период серьезнейшего смещения, отнявший у Эмоса Пайпера всякие воспоминания о происшедшем в течение этих трех лет и побудивший его бояться закрывать глаза, чтобы не допустить в подсознание то, что внушало такой же благоговейный ужас, как и его причудливые сновидения.

II

Мне понадобились три встречи с Эмосом Пайпером, чтобы уговорить его рассказать о своих удивительно ярких сновидениях, тех самых ночных блужданиях в дебрях бессознательного, которые его так тревожили и расстраивали. Характер снов не менялся, хотя каждый из них был довольно бессвязным и фрагментарным, и ни в одном не было промежуточной фазы, разделяющей состояния сна и бодрствования. Тем не менее в свете болезни Пайпера все его сны представлялись весьма значимыми. Наиболее часто повторялся один сон, содержание которого, как его записал Пайпер, я излагаю ниже:

«Я работал в библиотеке в каком-то гигантском здании. Помещение, в котором я что-то выписывал из книги на чужом языке, столь огромно, что столы в нем размером с целую нашу комнату. Стены не деревянные, а базальтовые, хотя полки, идущие вдоль стен, сделаны из неизвестного мне темного дерева. Книги, с которыми я работал, были не напечатаны, д исполнены голографическим методом, многие — на том же странном языке, на котором я делал свои записи. Но были там книги и на знакомых языках, старинных — санскрите, греческом, латыни, французском и даже английском различных модификаций — со времен Пирса Плоумена до наших дней. Столы освещались большими люминесцентными хрустальными шарами, а также странными приборами, состоящими из стеклянных трубок и металлических стержней без каких-либо соединительных проводов.

Если не считать книг на полках, помещение оставляло впечатление аскетической скудости. Обнаженные камни, изрезанные странными узорами: криволинейными математическими фигурами, а также иероглифами, теми же, что в книгах. Очень крупная кладка стен; блоки с выпуклостями наверху покрывал горизонтальный ряд блоков с вогнутым дном. Пол был выложен восьмиугольными плитами из того же базальта, что и стены. Стены голые, как и пол. Книжные полки поднимались от пола до самого потолка, между стенами располагались лишь столы, за которыми мы работали стоя, поскольку вокруг не было ничего похожего на стулья, да не было и желания сесть.

Днем за окном были видны деревья, напоминавшие папоротники, — целый лес таких деревьев. По ночам я мог смотреть на звезды, но ни одной знакомой среди них не было; ни одного созвездия, даже отдаленно напоминавшего ночных соседей нашей Земли. Это наполняло меня ужасом, поскольку я осознавал, что нахожусь в каком-то совершенно чужом месте, оторван от того, к чему привык, что когда-то знал и что теперь казалось мне безумно далеким. И тем не менее я понимал, что представляю собой неотъемлемую часть окружающего меня мира, и в то же время совершенно отличаюсь от него, как будто какая-то моя частица принадлежала этому бытию, другая же была ему абсолютно чужда. Записи, которые я делал, представляли собой историю двадцатого века — периода, в который я когда-то жил; причем историю эту я фиксировал в мельчайших деталях, хотя в точности и не понимал, ради чего это делается, разве что для пополнения и так уже колоссального объема сведений, собранных во всех книгах, разместившихся в этой и соседних комнатах, поскольку все здание являлось гигантским хранилищем информации. Кстати, оно не было единственным, ибо из происходивших вокруг меня разговоров я понял, что есть и другие хранилища далеко отсюда, где сидят такие же люди, как и я, занятые тем же самым делом. Вся эта работа была необходима для возвращения Великого Народа — того, к которому мы все принадлежали, — возвращения в те места вселенных, которые когда-то, многие эпохи тому назад, были нашим домом, до тех пор, пока война с Древнейшими не вынудила нас спасаться бегством.