Твердая рука. Гамбусино

– Владыка жизни, – начал он недрогнувшим голосом, – неожиданно призывает меня к себе. Увы! Не на поле битвы, не славной смертью бойца умирает ваш сашем – он пал от руки подлого убийцы. Мне жаль покидать свой народ, не завершив дела, которое я начертал себе для его блага. Но найдется, конечно, среди вас другой человек, который довершит то, что не успел сделать я. Пусть братья мои продолжают войну, так счастливо и так славно начатую ими. Я ухожу, но мысль моя живет с моими воинами. Да не забудут они никогда, что владыка жизни создал их свободными людьми, и свободными должны они жить и умереть! Папагосы – храбрые люди и непобедимые воины; рабство – не их удел. Покидая эту землю, я прошу вождей помнить, что окружающие меня бледнолицые – члены моей семьи. Если братья мои сохранят после моей смерти добрую память обо мне, они не причинят зла этим бледнолицым, которые мне очень дороги. Мне остается сказать всего несколько слов: я желаю умереть не здесь, а среди своего народа, под сенью шатра из бизоньих шкур, как подобает воину. Я желаю, кроме того, быть похороненным согласно обычному церемониалу, принятому для погребения вождей.

При этих словах индейские воины невольно вздрогнули от радости; до этого момента они втайне опасались, как бы их сашем не завещал похоронить себя по обычаю бледнолицых. От имени всех воинов ответил Пекари:

– Желание отца нашего, Огненного Глаза, для нас закон; пока существует могущественный союз папагосов, никогда не будет причинено никакого зла бледнолицым, которые дороги ему. Отец наш может умереть спокойно: все его желания будут исполнены его детьми – папагосами.

В глазах сашема сверкнула радость: он знал, как свято соблюдают индейцы свое слово.

Но вот снова заговорил Пекари:

– Вожди папагосов скорбят, сердца их обливаются слезами при мысли о потери их отца. Они опасаются, как бы его смерть, наступившая в час, когда военные действия едва только начались, не внесла смятения и распри в наш союз.

– Моя жизнь до самого последнего вздоха принадлежит моим сыновьям. Чем могу я помочь им?

– О, наш отец еще многое может! – ответил вождь.

– Мои уши слушают, пусть сын мой скажет свое слово.

– Вожди и храбрейшие наши воины, – продолжал Пекари, – собрались на рассвете вокруг костра совета. Они желают, чтобы отец наш. Огненный Глаз, во избежание всяких раздоров между ними, сам назначил себе преемника. Вожди убеждены, что выбор отца нашего падет на храброго и мудрого воина, достойного повелевать народом папагосов. Сашем с минуту собирался с мыслями.

– Да будет так. Совет принял мудрое решение, я одобряю его. Ястреб займет мое место, когда меня призовет к себе владыка жизни. Не вижу никого более достойного стать великим сашемом.

Ястреб вышел вперед и, склонившись перед умирающим, произнес:

– Благодарю отца моего за великую честь, которою он удостоил меня! Но я еще слишком молод, чтобы командовать вождями и прославленными воинами. Я боюсь, что ноша, назначенная мне моим отцом, будет мне не по силам. Наш отец оставляет после себя своего сына. Твердая Рука – храбрейший воин нашего народа, он славится своей мудростью.

– Мой сын – бледнолицый; ему не так известны, как Ястребу, нужды папагосов. Повелевать будет Ястреб.

– Повинуюсь ясно выраженной воле моего отца, но Твердая Рука навсегда останется одним из великих вождей моего народа.

Шепот одобрения пронесся по рядам индейцев.

– Я благодарю моего сына Ястреба от имени Твердой Руки. Скромность украшает такого великого вождя, как мой сын Ястреб. Великий дух вдохновит его на большие дела. Я сказал. Согласны ли со мной вожди?

– Мы не сделали бы лучшего выбора, – ответил Пекари. – Вожди благодарят нашего отца, постигшего самые сокровенные наши желания.

Эта величественная в своей простоте сцена до слез растрогала всех присутствующих.

Но вот снова заговорил Огненный Глаз:

– Мои силы быстро тают, жизнь покидает меня. Пусть же дети мои перенесут меня в один из шатров моего народа: я хочу, чтобы последний мой вздох покинул меня среди моих воинов.

Твердая Рука, маркиз, Пекари и Ястреб осторожно подняли на плечи кровать с умирающим и понесли ее на передний двор; за ними в глубоком молчании двинулись все остальные. Палатка из бизоньих шкур, натянутых на четырех столбах, уже ожидала сашема. Шкуры были разрисованы изображениями зверей и домашних животных.

Сюда осторожно внесли кровать; ее установили так, чтобы лучи заходящего солнца падали в глаза раненого вождя. Воины и их жены, поспешившие в асиенду, лишь только гонцы принесли им весть о тяжком ранении сашема, обступили со всех сторон шатер. С индейцами на этот раз братски смешались толпы мексиканцев. Шесть тысяч человек замерли в глубоком и благоговейном молчании. Взоры всех были обращены на сашема. Он тихо умирал, окруженный своими родными и воинами папагосами.

Время от временя старик произносил несколько слов, обращенных то к монаху, то к своему брату, то к индейским воинам.