Твоя Мари. Дневник. Часть первая

Я люблю его руки, не знаю, почему, но мне нравится, когда он касается меня руками, а не чем-то там еще. Поворачивает голову набок – елки, а вот это я не люблю – когда не я контролирую его движения, а он сам управляет моей головой. Это уже не минет, а изнасилование… Слезы заливают глаза, я задыхаюсь, давлюсь, мне плохо… Что сегодня посетило моего Верхнего, какая шиза… Наваливается сверху и зажимает сосок между пальцев – больно так, что уже не слезы из глаз, а искры…

– На цветок похоже – жалко, тебе не видно, на бутон… – сука, какой бутон, к едрене-фене, когда так больно? Эстет чертов!

Внезапно он разжимает пальцы и касается губами. Становится еще больнее, но только на секунду, а потом… Вот это да… меня просто в дугу выгибает от оргазма, я даже не понимаю, что происходит, как происходит – мне просто офигительно хорошо. Я чувствую, как бегут мурашки с воробья размером, и от этого новая волна… Я сейчас собственное сердце в горле чувствую, еще секунда – и оно просто выпрыгнет…

– Ну, что надо сказать своему Мастеру за такой экстаз? – он ложится рядом и целует меня в шею.

Я не в состоянии даже дышать, не то что говорить… какие там слова – когда все так…»

Я очень злился, когда она не слушала меня и улетала летом куда-то в жаркую страну – то Греция, то Турция, то Испания. Ей категорически нельзя было находиться на палящем солнце, но Мари, конечно, плевать хотела на свой диагноз в первые годы. И только когда получила сильнейший солнечный ожог, уложивший ее в реанимацию, резко прекратила свои вояжи, стала наносить летом солнцезащитный крем, носить вещи с рукавами и зонтик от солнца. Я не мог ей запретить эти поездки – не хватало власти, что ли. Вот Олег справился бы с этой проблемой запросто, а я не мог и потому всякий раз боялся последствий – а что мне еще оставалось?

Что я пережил, когда она лежала в реанимации, даже сейчас вспоминаю с содроганием. У Мари начались проблемы с кровью, появилась пигментация, но все это было ничто по сравнению с тем, как она чувствовала себя в моральном плане.

– Знаешь, мне всегда казалось, что все это ерунда… – говорила она, прижавшись ко мне на лестнице черного хода, куда я проникал при помощи небольшой суммы денег, отдаваемых за ключ дежурному сантехнику. – Вроде как – ну, болею, что тут такого, все чем-то болеют. И про солнце не верила.

– Как ты диплом-то получила, господи, – вздыхал я, обнимая ее и прижимаясь губами к волосам, которые теперь пахли больницей.

– Да при чем тут диплом… ты же знаешь – мы, медики, самые худшие пациенты, потому что сами все знаем.

– Надеюсь, теперь ты прекратишь свои вояжи под палящее солнце? Или недостаточно пострадала для этого?

– Ну, наконец-то что-то в этой жизни будет по-твоему, – усмехнулась она, поправив наглухо застегнутый воротник спортивной кофты, скрывавший огромное пятно на груди.

С помощью отца я достал ей крем, выводивший пигментацию, объяснив, что после его применения любые солнечные лучи ей противопоказаны. Но Мари, похоже, и сама здорово испугалась, потому что с тех пор в ее сумке с апреля по октябрь всегда лежал солнцезащитный крем, а одежда с длинными рукавами и небольшой зонт стали неотъемлемыми атрибутами в те месяцы, когда в нашем регионе появлялось солнце.

«Наверное, спустя годы я уже не ощущаю той обиды на Дэна, которую носила в себе после его нелепой выходки вот с этим – «я отдаю тебя Олегу». Ну, может, не совсем не ощущаю, но она стала куда менее сильной. Да и вообще все это перестало играть в моей жизни какую-то совсем уж драматическую роль.