Твоими глазами

Лиза заварила чай, поджарила в тостере хлеб, выжала сок из апельсинов, которые лежали у неё в большой фруктовой вазе.

Масло и сыр она держала не в холодильнике, а в холодильном шкафу в углу террасы, куда не доставало солнце. Она выложила несколько сортов сыра на мраморную доску, накрыв её старомодным сырным колпаком.

Во всём чувствовалось её внимание к деталям. И ещё я заметил стремление и потребность затворника выстраивать свою жизнь так, чтобы обходиться без других людей. Я увидел одиночество.

— Я ещё кое-что вспомнила, — сказала она. — Я была единственным ребёнком в семье.

Она порывисто встала.

— Родители меня удочерили, — продолжала она. — Я правильно помню?

Я кивнул.

Она пыталась нащупать что-то в прошлом, в тех воспоминаниях, которые медленно просыпались. Добраться до самой ранней потери, первой, от которой страдает всякий усыновлённый ребёнок.

Она снова села. Какое-то время мы молчали.

— А зачем скрывать? — спросил я. — То, что делается в клинике. Скрывать результаты исследований?

В эту минуту она заваривала чай. Но после моих слов отставила чайник.

Я уже почти научился считывать её гнев. Ни своим видом, ни голосом она его не выдавала. Внешне ничего не было заметно.

— Ты никогда не руководил подобной организацией, — сказала она. — Тебе вряд ли приходилось отвечать за информацию такой важности.

Она встала и сделала шаг в мою сторону. Прилив её энергии был такой, что я сам ощутил выброс адреналина. Это воспринималось как физическая угроза.

— Мы можем войти непосредственно в сознание человека и оттуда, возможно, получить доступ к коллективному сознанию. К коллективному сознанию людей как таковому. Последствия в настоящий момент трудно предсказать. Когда мы сможем их оценить, мы начнём публиковать результаты. Не раньше.

Она подошла ко мне вплотную.

— Ты хочешь защитить общество, — сказал я. — Других людей. Беспокоишься о них. Но другие люди — это мы сами. Мы это видели, мы это поняли, когда одновременно сканировали сотню человек. Мы переживали это с Аней. И со слепой женщиной. Непосредственно по ту сторону барьера личности находимся мы, все мы. Если ты боишься реакции общества, ты боишься чего-то внутри себя. Ты сама чего-то боишься.

— И чего же?

— Может быть, власти?

Она заглянула внутрь самой себя. Балансируя на гребне волны гнева, она оглянулась и посмотрела туда, откуда пришла волна.

И рассмеялась.

Гнев стих, волна улеглась, словно её и не было, словно всё это был большой мыльный пузырь.

Она протянула руку и погладила меня по щеке.

Во взгляде её я увидел что-то похожее на нежность.

Оно промелькнуло, но так же быстро исчезло.

*

Мы впервые ели вдвоём, только она и я.

Чай, поджаренный хлеб, масло, сыр и апельсиновый сок.

И было во всём этом что-то ещё — какой-то символ. Или, может быть, несколько символов.

Мы проговорили всю ночь. Мы очень проголодались. Мы, мужчина и женщина, впервые увидели друг друга голодными.

Когда мы едим, это не только поддерживает нашу жизнь, это ещё и напоминает о смерти. О том, что тело всё время распадается и возрождается. Напоминает, что как только не станет пищи, мы начнём умирать.

Мы сидели на террасе, в раннем утреннем свете, и наша трапеза была подтверждением какого-то пакта.

Что это за пакт, я точно не знал.

Но что-то между нами было отныне безвозвратно утеряно.

* * *

Я ехал в клинику прямо за ней. Когда мы свернули на парковку, оттуда выехала патрульная машина. Лиза помахала полицейским, они помахали ей в ответ.

Её ассистенты были уже на месте и готовили очередной сеанс. В конце коридора я заметил уборщицу, которая вдумчиво толкала перед собой поломоечную машину.

Мы с Лизой остановились в дверях.

Я вдруг совершенно иначе ощутил взаимоотношения между ней и институтом. Она была не просто одной из «милых девушек в цокольном этаже». Её сознание, почти физически, охватывало всё здание. Каждого сотрудника. И я чувствовал, что они в свою очередь обращены к ней. Словно она была ступицей колеса, от которой как спицы тянулись связи со всеми, кто здесь работал.

— Все проверены и получили допуск, — сказала она. — И университета, и разведывательного управления полиции. Все научные сотрудники, все уборщики, садовники и рабочие. И я тоже. Это стандартная процедура, в случаях если предприятию или государственному учреждению может угрожать промышленный шпионаж. В этом нет ничего предосудительного, демократия должна себя как-то защищать.

— И меня тоже проверяли?

— И тебя.

Она рассмеялась.

— Я теперь знаю, что у тебя нет судимостей, — сказала она. — Выписано три штрафа за превышение скорости. Один за грубое нарушение ПДД. За последние двадцать лет ты три раза переезжал. И я видела твои налоговые декларации.

В зал вошла Аня. Мы надели халаты. Сели.

Включились сканеры. Наши сознания начали постепенно сближаться.

Как и прежде, всё начиналось на уровне физических ощущений. Я чувствовал, что тела остальных находятся совсем близко. Слышал удары сердца Лизы и Ани. Их дыхание.

Но вдруг я столкнулся с чем-то незнакомым. Казалось, прямо передо мной открывается какая-то хаотичная вселенная.