Творец

– И мне сейчас триста сорок девять лет. Скоро юбилей! Прекрасно понимаю твое изумление, Андре. Для тебя это кажется невероятным. Но это так. Средняя продолжительность жизни моих соотечественников четыреста лет. В этом заслуга наших ученых, но не последнюю роль сыграли архивы Татьянов. Два десятка томов посвящаются исследованию человеческих организмов. Продолжительность их жизни была в два с половиной раза дольше нашей. Их медицина и анатомия достигли таких заоблачных высот, что и сейчас, по прошествии стольких лет с того момента, когда мы в первый раз попали в «центр» и изучили их бесценные записи, некоторые вещи кажутся необъяснимыми. А многие загадки так и не разгаданы…

В Лиге параллельных миров мы да еще несколько измерений перевалили за двухсотлетний рубеж. Остальные живут гораздо меньше. Это никак не связано с тем, что мы не делимся с ними своими знаниями о долголетии. Просто это особенность их организма и среды их обитания. У всех есть свой предел. Хотя некоторые из наших научных светил утверждают, что еще совсем немного, и они откроют секрет вечной жизни. Но… вряд ли кто захочет жить вечно. Это, с моей точки зрения, приносит такую огромную усталость, которую не выдержит никто. А устать от жизни, по-моему, это самое страшное, что может выпасть на долю простого смертного. – Габриель согласно закивал. – В нашей Лиге есть одно измерение, люди в котором живут не более тридцати лет. Они ярко вспыхивают и быстро гаснут. Но, не смотря на это, более жизнерадостных и счастливых людей я, по крайней мере, до сих пор не встречал. Не важно, сколько ты проживешь. Важно, что ты успеешь сделать за свою жизнь. Можно прожить тысячу лет, но после твоей смерти от тебя останется лишь маленькая серая надгробная плита с короткой эпитафией. И горстка твоих родственников будет изредка стряхивать с нее пыль. А можно прожить совсем немного, но остаться в памяти людей на века! Я, на сто процентов уверен, что все мы рождены для чего-то… Просто, большинство людей проходят мимо этого чего-то, ничего не замечая. Возможно, просто по невнимательности, возможно, по другим причинам. Я не знаю. Но представь, Андре, как будет больно, когда ты в старости, сидя в своем доме у горящего камина, вдруг поймешь, что у тебя был шанс, шанс стать кем-то, но ты упустил его, то ли по глупости, то ли из-за трусости, то ли из-за своей нерешительности… И вот тогда, возможно, на твоих глазах навернутся слезы, и ты будешь готов отдать все, все, что угодно, лишь бы вернуть тот миг, то мгновение, когда, дойдя до бушующих вод Рубикона, ты не воскликнул «Alea jacta est!»: «Жребий брошен» и не перешел реку, а повернул назад…

Но, кажется, я снова отвлекся. Все это философия. Реальность прозаична и… жестока. Да жестока, черт возьми!

То, что случилось, не должно было случится. В этом полностью моя вина. Мое сердце разрывается уже много лет. Не проходило дня, чтобы я себя не винил в своей некомпетентности. Их лица. Их лица преследуют меня каждую ночь…

– Это не справедливо, Питер. Я говорил тебе об этом тысячу раз, – прервал его Габриель, наклонившись вперед, – ты не должен винить себя в этом. Было множество комиссий. Было множество рекомендаций. В конце концов, не ты принимал их в Лигу, их принимал совет! И ты…

– Но именно моя подпись стояла под всеми документами!

– Да, твоя! Но также там стояло еще два десятка подписей!

– Но я – глава совета! И мое мнение было решающим! Так что, не снимай с меня вины! Не надо!

– Черт тебя возьми, Питер! Но это же …

Питер прервал его, подняв руку.

– Не надо, дружище. Не надо. Мы говорили об этом много и долго. Так что…

– Но, Питер…

– Не надо!

Габриель с силой ударил себя кулаком по колену и, пробормотав что-то себе под нос, откинулся назад.

Питер долго смотрел на Габриеля. Тот не отводил глаз. Питер не выдержал и, опустив голову, некоторое время помолчал, разглядывая свои руки, лежащие на столе.