Ты и я

Ник взглянул на нее. Она была в бледно-зеленом платье с вышитой руками по тонкому шелку широкой каймой из роз. Он быстро подошел к ней и, обняв и крепко прижимая ее к себе, стал говорить отрывистыми фразами:

— Умер дядя Майкл — тот, о котором я тебе рассказывал. Я его наследник. Мне и в голову не приходила такая возможность. Это были его поверенные. Мне надо ехать, голубка, сегодня же ночью в Ирландию. Я вернусь, как только смогу, минутки не потеряю. Мне невыносима мысль, что я оставляю тебя одну. Такая неожиданность… Ты понимаешь, мне в голову не приходило….

Он вдруг умолк. Он начинал осознавать положение. Никогда, даже в самых фантастических грезах, он не мнил себя владельцем Иннишаннона. Никогда не представлял себе, что может унаследовать его. Сейчас же он, как при вспышке молнии, вдруг увидел старый дом, словно драгоценный серый камень, залегший среди зелени и цветов окружающих лугов и холмов.

И это — его! Иннишаннон принадлежит ему. Старый, почтенный дом, который с такой любовью возводился когда-то и так охранялся.

Он отчетливо видел террасу с резными перилами, а с террасы — серебряную ленту реки, стремящейся к морю.

— Не оставляй меня, возьми с собой, — попросила Тото. — Милый, возьми меня с собой. Мне будет так тоскливо, одиноко, — в отчаянии она прижалась к нему, молила: — Пожалуйста, Ник…

— Я бы взял, радость моя, если бы это было возможно. Но нельзя, понимаешь, нельзя. Я вернусь при первой возможности.

— Ведь я могла бы остановиться где-нибудь поблизости, в деревенской гостинице.

— Не годится это, голубка…

— Но, Ник…

— Послушай, не осложняй для меня этого… мне и так тяжело. Я должен ехать. Тут уж ничего не поделаешь. И я не могу взять тебя с собой. Видит небо, хотел бы, но не могу…

— Я думала, мы из тех людей, которые всегда поступают согласно своим желаниям. Ты сам говорил…

— У меня осталось десять минут на то, чтобы уложиться и пообедать. Видишь сама, голубка, — то, о чем ты просишь, невозможно. Я еду на похороны. На меня падает известная ответственность.

— Понимаю, милый, — мягко согласилась Тото.

* * *

Тото даже нельзя было проводить его на вокзал.

Они попрощались в маленьком холле. Тото из окна смотрела, как отъезжало такси Ника, как он затерялся в гуще экипажей, сновавших у подъезда Хайд-Парк-Отеля, Она вспомнила, что так же провожала его глазами в Вене, когда он уходил от нее в первый раз.

Теперь все было по-иному; теперь от нее словно отрывали часть ее самой. Как-то он сказал, крепко прижимая ее к себе и заглядывая ей в лицо: "Мы с тобой совсем одно, — я уже не знаю, где кончаюсь я и где начинаешься ты!"

Глаза ее налились слезами при этом воспоминании; по контрасту еще тяжелее показалось ее теперешнее одиночество. Сейчас у Ника те же мысли, он спешит от нее — все дальше и дальше.

О, если бы он взял ее с собой! Спрятал бы где-нибудь, все равно где, и приходил бы к ней только по вечерам.

Тото было неясно, что впредь Нику необходимо считаться с целым рядом формальностей и условностей; не разбиралась она и в тех причинах, которые мешали ему взять ее с собой. Она не сознавала, как ложно ее положение, поскольку у нее не было поводов задумываться над этим. Она смеялась, свернувшись клубочком в объятиях Ника, и называла себя "порочной женщиной", как называла себя "дрянцом", когда опаздывала к обеду или забывала достать для Ника что-нибудь, о чем он просил.

А между тем она не была ни глупа, ни невежественна. Она прекрасно знала, при всей неопытности, что бывают известные отношения, при которых люди, находящиеся в этих отношениях, как бы подвергаются социальному остракизму.

Но она не применяла это к себе. Она никогда не искала для себя никаких оправданий. Она любила — и этого было достаточно, как для всякой женщины, счастливой в любви; только те, что несчастны, обвиняют и оправдываются.

Да и какое значение мог иметь брак, который уже столько лет не существовал? Тото часто совершенно забывала об этом обстоятельстве.

Ее любовь к Нику, его любовь к ней заслонили для нее все остальное, и, как все мы, когда счастливы в любви, она не задавалась никакими вопросами.

Лишь немногие находят в себе силу отказаться от счастья, к которому стремились, по которому болели.

Тото не принадлежала к числу этих избранников. Она смотрела на Ника сияющими, полными страсти глазами и встречала такой же ответный взгляд.

Критическое отношение ее матери, вылившееся в такую грубую и бессердечную форму, и рассердило, и обидело ее. Но не коснулось ее любви.

Тото любила, как любит женщина, особенно счастливая в этом отношении, любит однажды в жизни, в ранней молодости, когда даешь щедро и великодушно, не раздумывая и не считая.

Тото ни за что не обидела бы другого, не причинила бы боль, но тут у нее был готовый ответ: "Любя Ника, я никому не делаю зла, менее всего какой-то мистической жене, которая никогда не любила его".