Ты, я и Гийом

Я начала с середины – с цикла писем Аполлинера к Луизе де Колиньи-Шатийон. В свое время он показался мне наиболее загадочным и непонятным. Начало переписки датировалось концом сентября 1915 года и было воплощенной романтикой, искренним восхищением предметом юной любви. Более поздние письма разительно отличались. Только теперь до меня наконец дошло, какие именно куски вводили в ступор и путали смысл при чтении оригинала: «…я вспоминаю сладостные мгновения, проведенные с моей обожаемой Лу, которой я хочу отдать всю свою любовь, нежность и страсть. Я хочу, чтобы ты до самой смерти была покорна мне во всем, и, чтобы принудить тебя к этому, я буду хлестать тебя по ягодицам, твоим пышным, бархатистым ягодицам, которые трепещут, расходятся и сладострастно сжимаются, когда я их стегаю. Я буду хлестать их до крови, пока они не станут цвета клубники с молоком. Эти две прекрасные выпуклости должны по справедливости принять цвет красной кардинальской мантии. И я постараюсь им его придать. Я заставлю их мучиться от боли и наслаждения, а потом войду глубоко в тебя, трепещущую, впившись в твои губы, а если ты не отдашься, я приготовлю тебе новые муки, я воткнусь в твой зад до самого основания моей палки и заставлю тебя кричать от боли, разрывая этот прекрасный зад, который не заслуживает ничего другого и к которому я был до сего времени слишком снисходителен».

Я, уже во второй раз за каких-то полчаса, впала в мягкую разновидность комы – застыв, сидела тихо, как мышка, и боялась пошевелиться. Прочитанные строки горячо пульсировали в мозгу. Вдруг показалось, что все вокруг только и делают, что смотрят на мои красные от стыда щеки и заглядывают в книгу через плечо, чтобы понять, что это такое волнующее девушка там читает. Я осторожно огляделась по сторонам и вздохнула с облегчением, убедившись в том, что каждый посетитель занят своим делом. Как могла, прикрыла книгу руками и продолжила читать.

«Мне кажется, что я проникаю в тебя везде, – словно шептал мне на ухо чувственный мужской голос, – даже там, где ты боишься, мне кажется, я вижу, как ты содрогаешься, когда я заставляю тебя почувствовать, что ты принадлежишь мне, что я имею на тебя право, право укрощать тебя, заставлять тебя страдать, право подавлять твою гордость и волю, мне кажется, я вижу, как ты покоряешься мне и воздаешь мне ртом честь спереди и сзади. Мне кажется, я уже вижу, как мы пойдем дальше по дороге любви, и все безумства откроют свои шлюзы, чтобы мы могли плыть по волнам страсти. Лу, все потоки моего существа устремятся в тебя, я хочу утомить тебя всеми способами, чтобы ты просила пощады у своего возлюбленного, который подарит ее тебе, если только сам того захочет. Обожаю тебя, целую».

Я нервно захлопала глазами и заерзала на стуле. Сложно объяснить, но вместо того, чтобы назвать своего драгоценного Аполлинера извращенцем и не принимать близко к сердцу весь этот бред, я только крепче сжала книгу в руках и почувствовала страшное возбуждение. Словно все его слова были обращены ко мне, словно они намеренно потопили меня в пучине сладострастия и стыда. Непрошенное и неуместное в условиях читального зала состояние настолько завладело моим существом, что уже невозможно было приказать себе успокоиться и продолжить читать, не обращая внимания на чувства. «Моя Лу. – Я снова впилась голодными глазами в текст. – Ты представить не можешь, как я хотел тебя вчера и сегодня ночью. Я представлял твое тело, эту влажную плоть в таинственном гроте, приюте сладострастия. Я представлял, что если бы ты не ответила мне, как я хотел, то во время нашей следующей встречи я бы поставил тебя голой на четвереньки, по-собачьи. Я бы стегал тебя, пока ты ласкала меня ртом, и сжалился бы над тобой, лишь удостоверившись, что ты окончательно покорилась… А под конец пронзил бы тебя насквозь».

Кажется, я сошла с ума! Пришлось насильно закрыть глаза – другого действенного способа оторваться от этого чтения я не в состоянии была изобрести. Перед зрачками, под подрагивающими веками, плыла кроваво-красная дымка. Во всем теле ощущалась навязчивая истома. Я снова заерзала на стуле, пытаясь сбросить с себя невероятно острое возбуждение. Эффект оказался обратным. Не открывая глаз, я захлопнула книгу. Вскочила с места, открыла глаза и торопливо засеменила в сторону туалета, еще больше распаляя каждым движением неугомонную плоть. Самой сложной задачей было сейчас скрыть от многочисленных посетителей библиотеки, преданно уткнувшихся в книги, свое жуткое состояние, которое, как мне казалось в тот момент, сияло у меня на лбу огромными огненными буквами.