Ты избран

Второй мост – это не просто свершение, достойное зрелого человека. Твой Второй мост – это когда ты, сделав что-то важное, вдруг понимаешь, что обречён продолжать… Понимаешь и с опозданием пытаешься решить – готов ли ты к этому… Но мост уже проскочил под колёсами – и Шоссе ведёт тебя дальше…

Кдалл, бродячий философ с планеты Имллт, «Дневник, который я никому не покажу», св. I, стр. 57

– Ну что, – спросил старший охранник хриплым голосом, – Покончил с собой, застрелился? Или не справился с машиной?

– Да, лучше авария, – услышал я над собой козлиный голосок Шеша. – Вёз важную новость, очень торопился. Возможно, уснул за рулём…

– Первый мост?

– Лучше Второй. Там удобнее. Река поглубже. И лишних глаз поменьше.

– Но туда четыреста семьдесят километров пилить…

Они говорили, стоя рядом со мной. И рассуждали так, словно меня уже не было в живых.

– Три часа, если поднажать. Ну, три с половиной… – голос Шеша противно вибрировал. – И по времени как раз сходится…

Почему я только сейчас заметил, что он к тому же ещё и картавит?

– Ночь. Дождь. Торопился, отключил автопилот… – наставлял моих убийц министр безопасности Кондуктории. – Уснул за рулём. Наши соболезнования. Всё понятно?

– Только не перемудрите, – сказал им всем Басута, словно подводя итог.

Оказывается, моими проводами в последний путь руководил лично Председатель Кондуктории…

Меня опять поволокли по полу. Потом по лестнице. Хорошо хоть, что колония у нас маленькая и в правительственном здании только два этажа…

На улице уже стемнело. А на закрытой стоянке для особо важных персон, спрятанной под широким, искусно сделанным из высокотехнологичных материалов навесом, и вовсе было ничего не разглядеть: редкие лампы на внутреннем дворе главного здания Кондуктории не справлялись с сырыми сумерками. От улицы стоянку загораживал высокий забор. И никто из посторонних не видел, как меня загрузили в мою же машину – словно тюк. Хотя на стоянку дождь не сыпался, площадка почему-то была покрыта мокрой грязью. Моя куртка и брюки в момент пропитались этой гадостью. А одежда, в свою очередь, испачкала заднее сидение лимузина. «Ничего, Уарата всё отмоет», – я ещё пытался мысленно шутить.

– Дистанция от головной машины сто метров! – приказал чей-то голос.

– Пистолет его не забудьте. И карточку, – напомнил кому-то Шеш, – Когда найдут – всё должно быть при нём.

Я обратил внимание, что в его голосе не было злобы. «Наверное, это и называется зверством – убивать вот так, буднично», – подумалось мне.

Карточку засунули мне в карман куртки, пистолет втиснули в кобуру под мышкой. Потом перед самым моим носом захлопнулась дверца лимузина. Один из охранников министра безопасности полез за руль, второй, у которого левое ухо было заметно больше и краснее правого, уселся на пассажирское сиденье. Машина тронулась, развернулась на пустой правительственной стоянке и резко вывернула на столичную улицу – я даже перекатился на сидении.

А первые лица руководства колонии глядели нам вслед. Ответственные, известные люди, самим народом призванные, чтобы думать о судьбах планеты. Председатель правительства Кондуктории на пару с министром общественной безопасности… Много лет спустя случайно выяснилось, что они даже записи системы охранного наблюдения за тот вечер поленились стереть!

– Как думаешь, довезут? – негромко спросил тогда Басута.

Кадык всё ходил по его тонкой шее. Он так и не отошёл ещё толком от похмелья.

Задумчиво поглядев на него снизу вверх, Шеш с сомнением покачал головой.

– Ну, чего тогда ждёшь? Давай за ними, – приказал Председатель правительства.

– Нужно выдержать паузу, коллега, – когда Шеш не хотел чего-то делать, он начинал переминаться с ноги на ногу.

Председатель же был твёрд и рассудителен.

– Я просил не умничать… И фары выключи.

Басута говорил мягко и удивительно интеллигентно. В глазах его была лёгкая тоска. Только вызвала её, к сожалению, не боль за колонию, чьё существование, как выяснилось, поставлено на карту. Болела после вчерашнего голова, а отоспаться так и не дали. На записи видно было, что Басута едва удержался, чтобы не дать министру безопасности тумака.

Пока лимузин колесил по засыпающей столице, меня покачивало на ухабах. Подбрасывало порой даже на проспекте Торжества Кондуктории, который я угадал, подсчитывая повороты. И только когда мы вырвались на гладкий, как стол, бетон Шоссе, машина пошла ровно. На всю тысячу километров Шоссе вообще, наверное, ни одной кочки. Я уже давно над этим думал. А сейчас уже не думал, а чувствовал – боком. Лимузин мерно гудел двигателем и шёл как влитой – чувствовалась только лёгкая вибрация от колёс.