Ты – мое наказание

Я шага не могу ступить нормально. Здесь что, пол клеем обмазали?! Собравшиеся за длинным столом гости то и дело косятся на то, как я пытаюсь оторвать ноги от пола. Эвакуируйте меня уже кто-нибудь отсюда.

Наконец, усаживаюсь на хлипкую табуретку рядом с Настей. Ощущение, что я здесь в качестве экспоната. На меня пялятся все, кому не лень. В принципе, логично. Моя оплошность заключается в том, что я в белоснежной рубашке, пиджаке и брюках.

Мужик, явно пребывающий в алкогольном угаре не первый день, встает из-за стола и поднимает рюмку с наигранным «помянем Женьку». Скорби на лицах я не вижу ни у кого. Похоже, единственный повод здесь собраться – напиться и набить пузо. Хотя, у одной бабки появился еще один повод – пускать на меня слюни.

Все начинают уплетать за обе щеки еду, я же впадаю в откровенный ступор. А как расположить к себе деревенщину? И можно ли слепить из нее ту, которая будет соответствовать моему статусу. А самое главное, возможно ли вывести деревню из деревни, а если быть точнее, убрать из ее речи гэканье?

– Горошка? – тут же огорошивает меня, мать ее, Настенька.

– Что? – осторожно переспрашиваю я.

– Горошка наложить? – Святые угодники, за что мне такое счастье привалило? Наложили, так наложили счастья от души. – Ну, оливье. Салат.

– Накладывай, – обреченно произношу я.

В тарелку тут же плюхается ложка салата. Плюхается в прямом смысле, ибо салат плавает в майонезе. Теперь с загрязнённым от майонеза пиджаком я выгляжу определенно ближе к народу. Вторая ложка попадает в мою тарелку так же. Почему у меня такое чувство, словно моя, к несчастью, будущая фиктивная женушка делает это специально?

– А горяченького наложить? – лучше рот с мылом вымой. А еще предпочтительнее сотри из памяти «гэ».

– Положи.

На моей тарелке сразу же появляются котлеты, плавающие в жиру, и гора отварного картофеля. Ну и вишенкой на торте становится нечто, напоминающее жареное сало. Ан нет, это еще не вишенка. Самый смак, когда Настя поливает картофель жиром.

А вас, поджелудочная и печень, я попрошу остаться. Невероятным усилием я заставляю себя отправить наваленное в тарелку в рот.

Я не знаю, как это объяснить, но жирное месиво на вкус очень даже неплохо. Однако, еда у меня все же застревает в горле, когда Настя берет руками кусок скумбрии, высвобождает его от костей и отправляет в рот. А следом откусывает половину репчатого лука. Только сейчас замечаю насколько все запущено.

Ясное дело, о маникюре в деревне никто не заботится. Но большой и указательный палец в каких-то темных трещинках, про ногти и говорить не приходится. Даже если все пойдет по одному всем известному месту, надо забирать отсюда девку. Не хочет – заставим.

Одной скумбрией и луком дело не заканчивается. Гулять так гулять, а если точнее, вонять, так вонять. Следом идет бутерброд со шпротами и на закусь зубчик чеснока. Ан нет, три зубчика.

Надо налаживать контакт. Надо. Тянусь вслед за бутербродом и аналогично отправляю в рот чеснок и лук. Ядреный, аж слезы из глаз. Закусываю хлебом и в этот момент ощущаю на себе пристальный Настин взгляд.

– А у вас часто там застревает что-нибудь?

– Где там?

– Ну, в волосиках.

Мне кажется или она как бы случайно опустила взгляд на мой пах? Сейчас, благо, смотрит в лицо.

– У меня там ничего не застревает.

– Никогда-никогда?

– До этого дня никогда.

– Рыбой, наверное, воняет, да, если капнете? – кувалду мне. Да потяжелее.

– Нет. Не воняет.

– А крошки?

– Что крошки?

– Застревают в вашей бороде? – да твою ж мать. – Ну или как это зовется? Полуборода? Растительность?

– У меня ничего нигде не застревает.

– А чем ее моете?

– Пемолюксом, – не выдерживаю я и утыкаюсь взглядом в тарелку, продолжая нагружать печень и поджелудочную.

К похотливым взглядам антикварной тетки, по возрасту напоминающую мою покойную бабку, я уже привык. А вот то, что мой пах сейчас совершенно точно подвергается пристальному осмотру моей будущей супруги, нет. Чего тебе надобно там, Настенька? Не для тебя хозяйство выращено. Не выдерживаю и все же перевожу на нее взгляд.

– Что-то не так, Анастасия?

– У вас пожар в промежности.

– Что?

– Жук. Пожарник в простонародье.

Опускаю взгляд вниз. Не врет, зараза. По моим брюкам действительно ползет какая-то мерзость. Смахиваю тварь и придавливаю носком.

– Зря. Убить жука – накликать беду. Примета такая.

– Уже накликал, – Настей зовется. – Не страшно.

Собравшиеся продолжают гудеть за столом, постоянно опрокидывая в себя рюмки водки.

– Вадим Викторович, вы не хотели бы сказать несколько слов о Жене? – не унимается бабка, приставшая ко мне на кладбище. – Да и помянете, – пододвигает ко мне рюмку водки. Нехотя встаю из-за стола и беру рюмку. И с чего начать? На кой черт вообще сюда поперся? Импровизируй, Даровский.

– Женька был хорошим мужиком. Несмотря на болезнь, он не сломался, – от чего-то гул за столом стих и все пялятся на меня чуть ли не разинув рот. – Даже после того, как ему ампутировали ноги, он все равно не сдался, – как ни в чем не бывало продолжаю я и тут же замираю, когда ловлю на себе очень недобрые взгляды.