Ты обязательно простишь

Антошка и Анька должны были пойти в один класс, в первый «Б». Им почему-то очень нравилось, что это «Б»-класс, а не какой-нибудь там «А» или, ещё чего доброго, «В» или «Г». Они краем уха слышали, что все лучшие, во всех смыслах, ученики собираются именно под этой буквой. «Ашники» – все, как один, зубрилы и зазнайки, «вэшники» – ни то, ни сё, а «гэшники» – эти вообще глупые, поэтому их в «Г»-класс и отправляют. Надо сказать, что слухи имели под собой некую реальную основу. Классы подбирались с учётом развития детей, чтобы не было резких отличий в успеваемости, чтобы отстающие не тянули за собой отличников и не портили общую благостную картину. Взрослые ехидно обсуждали распределение по классам, происходившее «в соответствии с классовым распределением»: категорию «А» составляли отпрыски торговых работников и партийных чиновников, которые при случае могли оказывать школе те или иные услуги; в «Б» набирали учеников из семей инженеров, врачей, воспитателей и иных представителей так называемой «прослойки», то есть интеллигенции; «В» и «Г» мало отличались друг от друга и состояли из детей рабочих и малоквалифицированных кадров, таких как уборщицы или посудомойки. Конечно на самом деле это были лишь домыслы, и никакого нарочитого разделения учеников не существовало, умники и лоботрясы соседствовали во всех классах, однако… Однако дыма без огня, как известно, не бывает. Доказать правдивость или опровергнуть «сведения, почерпнутые у сведущих людей, точно-точно» могли только последующие десять лет обучения и общения с учителями. Василиса, будучи учителем, от комментариев на эту тему воздерживалась и только сурово сдвигала брови, слушая несуразные, с её точки зрения, предположения.

Итак, буква «Б» была единогласно признана лучшей детьми и взрослыми. Только «ДД» не принимал участия в обсуждении. Он тихо посмеивался над человеческими слабостями, хотя тоже имел за душой свои грехи и корыстные помыслы. Но об этом никто не догадывался. На фоне всеобщей внешней открытости, может быть и мнимой, ведь у каждого в соответствии с британской поговоркой есть свой скелет в шкафу, Демьян Силантьевич казался тёмной лошадкой. Никто ничего не знал о его прошлом, кроме того, что был он сыном инженера Путиловского завода, получил университетское образование, причём учился на нескольких факультетах, воевал, а в квартире поселился в сорок шестом году, причём уже тогда имел совершенно седые волосы, носил бороду и выглядел «просто типичным домовым», как говорила Клавдия Васильевна. Была ли у него когда-либо семья? Никто из соседей не знал, да и не интересовался. Живёт себе человек, никому не мешает, никуда не лезет, правила общежития соблюдает, квартплату вносит вовремя – и хорошо. У всех свои заботы. Но иногда, как сейчас, «ДД» соглашался принять участие в коллективном праздновании чего-либо и вносил посильную лепту, которая чаще всего выражалась в обеспечении застолья спиртными напитками. Напитки эти каждый раз были разные, удивительные по вкусу, но обязательно собственного приготовления. Секретов мастерства Демьян не раскрывал, где доставал ингредиенты никому не рассказывал. Смирившись с необходимостью участвовать в застолье первого сентября, он зачем-то купил молоко, затем закрылся у себя в комнате и начал что-то химичить, бурча себе под нос непонятные слова.

* * *

Вечером, не сказав никому, куда идёт, Олис Тойвович покинул квартиру через чёрный ход, в дальнем углу двора-колодца нырнул в неприметную дверь, соединявшую двор и парадный подъезд со стороны Загородного проспекта, поднялся по лестнице на третий этаж и дважды нажал на кнопку звонка. Дверь открылась быстро, Олис Тойвович вслед за хозяйкой прошёл в комнату, где между ними состоялся короткий разговор, после чего Карху что-то выложил из кармана на стол. Дома его недолгое отсутствие было замечено только Яной Ивановной. Она догадалась, зачем уходил её муж, но не стала спрашивать, куда. Между ними состоялся молчаливый диалог. Она внимательно посмотрела ему в глаза, в ответ он кивнул. Никаких объяснений им больше не требовалось.

* * *