Ты плохо убил его, док

Римма, конечно, права, сочинение – это всего лишь школьное упражнение, но… Они все знали, что он бывший врач. О том же, что он бывший военный врач, что воевал в Афганистане, был штурмовиком-десантникам, им знать не обязательно. И что медаль «За отвагу» и афганскую он получил вовсе не за успешное лечение афганских крестьян. Вопрос миссис Шухат задевает его лично, и он не может просто отмахнуться, будь это хоть сто раз школьное упражнение.

…В тот раз «духи» не должны были уйти. О том, кто их выдал, наши «друзья» – афганское руководство не знали: об операции, вопреки всем начальственным установкам, не сообщили ни местной «народной власти», ни даже царандою (афганский аналог КГБ), Те, как правило, не умели или не хотели держать тайны.

Рота выдвинулась в четыре утра, к шести подошла к Акбаши, маленькому кишлачку в десяти километрах от Имам-Сахиба. Весь кишлачок состоял из трех дворов у дороги, как раз по взводу на двор. Каждый двор – маленькая крепость из двух-трех строений, обнесенных мощным забором-дувалом, в нем небольшие деревянные ворота, а в одной из створок еще и крохотная калитка.

Ротный два дня назад подорвался на мине, лежал в госпитале без ноги, а его зам только что прибыл из Союза – совсем еще необстрелянный зеленый лейтенант. Поэтому роту в бой вел командир батальона капитан Королев, или, как его за глаза звал весь батальон, Король. Ну, а с ним, как всегда, и доктор, старший лейтенант Гольдин, «Док».

Рядом они смотрелись великолепно: комбат– типичный громила-спецназовец: этакий почти двухметровый шкаф, светловолосый, с большим жабьим ртом; и доктор – невысокий, однако крепко сбитый чернявый живчик-весельчак, смахивающий на киношного итальянца. Они дружили и уж в бою-то всегда держались рядом.

Рота быстро рассредоточилась вокруг кишлака так, чтобы оттуда и мышь живая не проскочила, и чтобы подстраховать атакующих с тыла.

Схема атаки была отработана и многократно проверена в боях: «вперед волной», то есть влетевший во двор первым давал широкую очередь по окнам и прыгал к ближайшей двери, ворвавшиеся за ним двое били уже более прицельно каждый по своим окнам, не давая никому высунуться, третья волна– четверо или шестеро– стреляли каждый в свое окно, в то время как летели ко всем остальным дверям вторые, а первый, высадив дверь,швырял в комнату гранату, заскакивал сразу же после взрыва и стрелял во все, что еще шевелится.

Так и в тот раз. Комбат вслед за взрывом гранаты влетел в комнату. На полу лежала убитая женщина, рядом израненный осколками бородач тянулся к винтовке. Добив его короткой очередью из автомата, Король начал оглядываться, и вдруг из-за шкафа в углу раздался щелчок. Только что влетевший вслед за комбатом Док с ходу развернулся и, не целясь, на звук полоснул длинной очередью. Оттуда со всхлипом вывалился убитый им парнишка лет четырнадцати-пятнадцати на вид. Не повезло баче, мелькнула у доктора мысль, старое ружье дало осечку. Комбат пошарил лучом фонаря– что-то зашевелилось за трупом мужика, и оттуда выполз пацаненок лет девяти-десяти, за правой ножкой его тянулся кровавый след.

– Док, – скомандовал комбат, – кончай бачонка, я пошел дальше!

Вылетела от удара ногой вторая дверь, ухнула там граната,и комбат уже во второй комнате.

Доктор подошел к пацаненку: из черных испуганных глаз с длинными, как у девчонки» ресницами катились слезы. Он тихо всхлипывал, но старался подавить свои всхлипы грязной ладошкой, засунутой в рот, и все пытался подтянуть под себя раненую ногу.

Доктор приподнял автомат, повел стволом– глаза пацана еще больше расширились от ужаса, в комнате резко запахло мочой.

Гольдин понимал, что бачу добить надо: нельзя оставлять свидетелей такой бойни, да и, выжив, этот пацан станет смертельным врагом. Понимал, но…не мог нажать курок. Уж больно симпатичный пацан, хотя и грязный, и дикарь, но…

Доктор достал нож – ужас полыхнул в детских глазах, вспорол штанину на раненой ноге пацана, быстро перевязал рану индивидуальным пакетом. Потом вскинул автомат, пальнул короткую очередь в потолок и выскочил во вторую комнату – там уже кроме комбата было еще двое солдат. На полу в левом от входа углу сидел замшелый дед в грязно-белой чалме, худые босые ноги его торчали из белых штанин, сизые, с набухшими узловатыми венами и кривыми, изуродованными артритом пальцами. Тонкими высохшими руками дед прижимал к себе полотняный мешок. Дед казался неживым, жили только маленькие колюче-алыеглаза вокруг крючковатого носа. Глаза жили сами по себе,в них не было ни старческой немощи, ни мудрости– только испепеляющая, всепоглощающая ненависть.

Комбат вырвал из рук деда мешок, тот развязался, из него посыпались пачки денег – не афгани, не доллары и не рубли-на полу валялись пачки царских сторублевок с портретом Екатерины Второй, «катенек». Никак дед прибабахнутый? «Эй, тарджимон!» кликнул комбат.

– Я здесь! – подскочил невысокий таджик.

Дед закряхтел и вдруг скрипуче заговорил по-русски: