Ты поймешь, когда повзрослеешь

– Нет, не я, а мой сын… Работа требует, чтобы я вернулась в Тулузу. Но мой сын приедет с минуты на минуту и проведет неделю с бабушкой. Они обожают друг друга. Он живет в Лондоне, но будет навещать ее когда сможет. Я приеду в выходные и буду каждый день звонить ей.

Роза недовольно фыркнула.

– Ты опять говоришь обо мне в третьем лице, как если бы меня здесь не было!

Я проводила Розу с дочерью до паркинга, прежде чем отправиться к Леону на наш еженедельный сеанс. Анн-Мари и Грег уже ждали их, чтобы помочь выгрузить вещи из машины. Я собиралась попрощаться, когда к крыльцу подъехало такси и из него вышел мужчина. Роза поспешила к нему, опираясь на трость.

– А вот и мой взрослый внук! Как долетел?

Мужчина обнял бабушку, поцеловал мать, которая упрекнула его за опоздание, и повернулся к нам, широко улыбаясь.

– Здравствуйте, я внук мадам Гонкальвес.

– Здравствуйте, Анн-Мари, директриса заведения, – ответила она, протягивая ему руку. – Так это вы останетесь у нас?

– Да, именно так. По телефону мне сказали, что я могу снять студию. Я рассчитываю остаться здесь на неделю.

– Прекрасно! Следуйте за мной, я вас познакомлю с Изабелль, она вам покажет наш центр.

Анн-Мари вошла в здание в сопровождении вновь прибывшего, его матери и бабушки, которую они поддерживали с обеих сторон. Грег посмотрел на меня.

– Что это с тобой?

– Ничего, а почему ты спрашиваешь?

– Потому что ты вдруг заулыбалась ни с того ни с сего.

– Да, я улыбаюсь, ну и что?

– Чувствую, неделя обещает много интересного, – проговорил он, подходя к двери.

А я со своим блаженным видом осталась в одиночестве.

44

Леон был не один: его сын сидел возле окна. Я уже несколько раз видела его. Это был вежливый и улыбчивый человек, сама любезность и полная противоположность своему отцу. За одним небольшим исключением: у них обоих, видимо, был один и тот же пластический хирург, потому что лицо сына было таким же натянутым и гладким, как унитаз. Уверена, если он моргнет, большие пальцы на ногах поднимутся.

Я предложила Леону перенести сеанс, чтобы он мог пообщаться с сыном. В ответ он покачал головой.

– Не вижу в этом необходимости. Хочу, чтобы мой сын тоже присутствовал.

– Хорошо! – произнесла я, садясь на деревянный стул. – Итак, как ваши дела сегодня?

– Живу помаленьку, – ответил он слабым голоском, которого я никогда у него не слышала.

– Кажется, вы сегодня не в форме. Хотите, чтобы мы поговорили о чем-то очень личном?

– Не уверен, что это хорошая идея, – ответил он, низко склонив голову.

– Хочешь, чтобы я вышел? – спросил сын.

– Нет, нет. Наоборот, хорошо, что ты здесь. Дело в том… Я просто не хочу, чтобы все это вышло боком мне одному.

– Но ведь можно все обсудить, обо все договориться, – вмешалась я, крайне заинтригованная.

Я никогда не видела Леона таким беззащитным. Было ощущение, что в любой момент у него из глаз могут хлынуть слезы.

– Хорошо… Я так несчастлив здесь, – наконец проговорил он, глубоко вздохнув. – Чего я только ни делал, чтобы интегрироваться в коллектив, но все напрасно. Все сторонятся меня, ни от кого я не слышу ни одного доброго слова. Я себя здесь чувствую одиноким, очень одиноким…

Вау! Великий Леон жалуется. Я не верю своим ушам, еще немного, и раздадутся мои аплодисменты. У его сына такой вид, будто он с небес свалился на землю. Вытаращив глаза (отчего они округлились еще больше), он смотрит на отца.

Я решила пока не вмешиваться и дать Леону возможность продолжить свой номер.

– Я любезен со всеми и не думаю, что заслужил такое отношение. Но у меня сложилось впечатление, что в каждом коллективе должен быть свой козел отпущения, и выбор пал на меня. Тем хуже, в любом случае, мне недолго осталось терпеть.

Он откашлялся. Гамлет собственной персоной.

– Но ты никогда мне об этом не говорил! – удивился сын.

– Я не хотел тебя беспокоить, мой мальчик. Я знаю, что у тебя и без меня полно дел, чтобы взваливать на свои плечи заботы о старике-отце. Но я не могу больше держать все это в себе.

– Вы правы, – сказала я. – Я думаю, что все дело в ревности. Вы ведь так очаровательны, мой Леле…

Леон поднял на меня глаза. В них горела ненависть. Он понял, что я смеюсь над ним. Война объявлена.

– Не знаю, мне некому завидовать. Но все это так тяжело… Я хотел бы окончить свои дни в окружении любящих людей. А вместо этого я один против всех. Однажды они спрятали мою челюсть. Ты бы видел, как все хохотали, включая персонал.

Его сын позеленел от возмущения.

– Персонал? – переспросил он. – Ты хочешь сказать, что персонал насмехается над пансионерами?

Леон сидел со сгорбленной спиной, низко опустив голову. Ему прекрасно удается роль жертвы.

– Над пансионерами – нет. Только надо мной.

Я почти готова его пожалеть.

– Если бы ты только знал, – продолжил он. – Меня никогда не привлекают к участию в развлечениях, хотя здесь целыми днями только этим и занимаются!