Ты проснешься

«Ты бы лучше на себя злился, не на нее…» Но, конечно, считать себя оскорбленным в высоких чувствах куда как приятнее. Катя ведь просто высказала ему то, на что он сам рассчитывал и чего хотел. Высказанное вслух звучало несимпатично. Высказанное вслух девушкой, с которой именно так он и намеревался поступить.

Как — так? А подло, вот как. Потому и взбесился, что угадала она, почувствовала, поняла. И он тут же: да как она смеет меня в подлости подозревать?!

А ты и есть подлец, братец, первостатейный. Мало тебе, между прочим, чтобы все по-твоему было — она же согласилась, — так тебе надобно еще, чтобы думала о тебе девушка при этом, как о безупречном герое, а в случае разрыва лишь себя ругала бы за несовершенства. А за что ей пришлось бы себя ругать, Демидов бы подсказал. «Скучно что-то с тобой, девочка, пресно и неинтересно. Извини».

Ну вот, собственно, и все. Ты трус, Демидов, хотя и подлец.

Так сидел он, уставившись в лобовое стекло, а потом, коротко выдохнув, повернул ключ, вывернул резко руль и поехал. Он знал, где живет его Катя, и знал, что теперь ей скажет.

Подойдя к Катиному подъезду, Демидов остановился под козырьком, намереваясь подождать кого-нибудь из жильцов, чтобы следом за ним проникнуть внутрь. Конечно, можно набрать номер квартиры, чтобы Катя сама впустила его, но он не был уверен, что впустит. А с лестничной клетки впустит, если он пообещает учинить шум, на который выскочат все соседи. Главное, оказаться в квартире. Это сейчас главное. Именно сегодня. Иначе он ее потеряет.

Потоптался на месте в двух метрах от металлической подъездной двери, держа в руках незажженную сигарету. Вот и жилец, милости просим. Жилец вылез из раздолбанной «Ауди», но отошел не сразу, а сунув голову в распахнутую дверь, секунд десять изливал нежные слова, обращенные кому-то, сидящему внутри. Демидов решил, что это все-таки не тутошний, а так, на минутку к кому-то в гости заскочил, впрочем, без разницы, лишь бы дверь в подъезд открылась.

Когда водитель «Ауди» пружинистой походкой подошел вплотную, Демидов увидел, что умильного выражения на его лице уже нет, а сменилось оно нагловатой ухмылкой, хотя и не совсем уверенной. «Заводит себя, — решил про него Демидов, наблюдая, как мужик достает из кармана связку ключей и прикладывает магнитный к панели домофона. — А я, однако, ошибся. Крендель абориген». Абориген остался дожидаться лифта, ну а Демидов неторопливо отправился пешком, так как информацией насчет этажа не располагал.

Искомая дверь обнаружилась на третьем этаже, и Демидов успел заметить, кто именно открыл ее ключом и, распахнув настежь, вошел внутрь.

— Это тут твой бывший выступал? — очень равнодушно поинтересовался Демидов.

— Ну, — ответила бесцветным голосом Катя.

— Учились вместе?

— Да. Почти. В одном институте.

— Выходит, интересы у вас общие были?

— В какой-то степени.

— А разошлись-то чего? Вроде бы вам было с ним о чем поговорить.

— Разошлись по другой причине. А это ты к чему?

— Это я к твоему выступлению на ступеньках метро. Помнишь такое? Часа два назад оно состоялось.

— Ну. Помню, — и Катины щеки зарделись. — И другое помню. Ты сказал, что должен подумать. Подумал уже?

Катя подошла к плите, привычным движением повернула рычаг на газовой трубе, зажгла конфорку. Решила предложить гостю чая. Проявить вежливость.

— Что это за порнография? — возмутился Демидов.

— Где? — вяло спросила Катерина.

— Да вот только что, вентиль зачем переключала?

— А. Не обращай внимания. Плиту нужно менять. Значит, ты стоял под дверью и радостно слушал наш скандал?

Демидов подошел очень близко и сказал:

— Ваш скандал длился меньше минуты. Я просто ничего не успел сообразить. Но если хочешь, я набью ему морду. Хочешь? Я никого просить не буду, сам сделаю.

— Выходит, ты крутой? Возможно, даже каратист? Или боксер?

— Боксер?! Боксеры у нас плачут! Я регбист, Катя! Знаешь, что такое регби?

— Я мало что о тебе знаю. Только на регбиста ты мало похож.

— Почему? — удивился Демидов.

— А где шрамы, сломанный нос и выбитые зубы?..

Демидов машинально потрогал нос.

— Я очень хотел в секцию бокса записаться, а мама не пускала. Я тогда в школе учился, в девятом. Говорила тоже, что жестокий спорт, морды квасят, сотрясение мозга, ну и так далее. Я ей говорю: «Американским футболом можно заниматься?» Она разрешила. Футбол — это же тебе не мордобой, почти никакого риска. Если только голеностоп вывихнешь или ушибешь колено. Я ее на матчи не приглашал, чтобы не пугать. А в начале девяностых спортклуб развалился, так моя карьера регбиста и закончилась.

— И как ты потом? — негромко спросила Катя, выставляя на стол чашки.