Ты следующий

Согласно официальной программе, день завершался «интимным ужином». Я долго думал, что это могло означать. А оказалось, что это всего лишь протокольный реверанс: принимающая сторона оставляла нас в резиденции Тодора Живкова поужинать в своем кругу, давала нам возможность поделиться впечатлениями об увиденном и обсудить официальные переговоры. Мне подумалось, что разговор получится интересным. Тут ведь были революционеры всех поколений, которые почти наверняка смогли бы поставить диагноз социально-экономическим процессам: речь-то шла о загадочном проникновении социализма в арабский мир. Но наша большая делегация не изъявляла желания вести подобные беседы. У меня создалось впечатление, что они опасаются прослушки в резиденции в «интимный» час. И вот в одну из таких тягостных пауз, уже за кофе, Иван Абаджиев вдруг обмолвился:

— Товарищ Живков, попросите-ка Левчева прочесть, что он сегодня написал о нашей делегации. Очень оригинальный стишок.

Ложечка в моей кофейной чашечке звякнула. Меня парализовало. Живков посмотрел на меня испытующе и, вероятно, почувствовал, что дело нечисто.

У него была бесподобная интуиция. Но он не рассчитывал только на нее. Живков соблюдал железный личный режим, не афишируя, впрочем, этого обстоятельства. Почти не употреблял алкоголь. Из кока-колы или чая ему специально смешивали напитки, по цвету схожие с различными видами спиртного, чтобы можно было спокойно поднимать тосты. Меню Живкова было спартанским, по преимуществу постным. Он не курил, но если в компании собирались курящие, то неловко закуривал вместе с ними, чтобы их не смущать. Я услышал, как он негромко произнес:

— Ладно. Прочитай, что ты написал.

— Нет! Ни в коем случае! Товарищ Живков, это была просто глупая игра. Дружеский шарж! И вообще — я его уже не помню!..

— Читай-читай! Не строй из себя черт знает кого! — приказал Иван, сияющий от удовольствия. — Раз товарищ Живков просит, надо читать!

Все смотрели на меня, не понимая, что происходит. Только Петр Младенов и Иван Недев покашливали в кулак. Известно, что полная беспомощность приводит к отчаянной дерзости.

— Ладно! — неожиданно окрысился я на Ивана. — По твоему заказу я его написал, по твоему заказу и прочту! — И глухим, не своим голосом прочел несколько строк. Даже если бы я хотел продолжить, то не смог бы: я потерял способность говорить.

Наступила звенящая тишина. Никто не смел смеяться. Никто не знал, что сказать. Все смотрели на Живкова. А он тоже молчал. Презрительная грустная гримаса застыла на его лице. Потом по нему промелькнуло нечто вроде улыбки. И он спокойно сказал:

— Слушай, Левчев, а что там происходит с Союзом писателей? Ваш Джагаров что-то совсем забылся. Расскажи, что за глупости он устраивает…

Из моих уст прозвучало слабое подобие человеческого голоса:

— Не знаю, товарищ Живков. Ничего не знаю.

Живков засмеялся и обратился к остальным:

— Вы знаете, почему Левчев не хочет говорить? Он боится, что Иван Абаджиев передаст Джагарову наш разговор и с Левчевым будет покончено.

Сейчас уже Иван Абаджиев выронил ложку:

— Чтобы я да сказал Джагарову?! Что вы, товарищ Живков! Никогда!

Живков встал. Пожелал всем нам спокойной ночи. И вышел. После него я вскочил первым, чтобы ретироваться, но Петр Танчев догнал меня в коридоре и схватил за грудки:

— Эй ты, поэтишка! Что ты о себе воображаешь, а?! Дружеский шарж, говоришь?! Уж не думаешь ли ты, что все, что позволительно товарищу Живкову, позволено и тебе?! Я тебя уничтожу! Помяни мое слово! Никому еще не удавалось меня унизить!

Стоило мне только освободиться от Петра Танчева, как на меня налетел Иван Абаджиев:

— Эй, Любо, почему же ты не заступился за Джагара?!.

Я вернулся в номер и заперся на ключ — будто бы кто-то мог войти ко мне ночью и потребовать объяснений. Я решил, что это мой окончательный провал. И на этот раз я уничтожил себя сам.

Утром меня вызвал Живков и сказал:

— Сегодня ты можешь не ехать с нами на водохранилище. Ты же деятель культуры — оставайся в столице и прогуляйся по музеям.

И я отправился в фантастическую мечеть Омейядов. Со мной пошли все технические секретарши и переводчицы, которые тоже остались в Дамаске. На них накинули черные пелерины с капюшоном, потому что женщины не имели права свободно расхаживать по мечети. И очень возможно, что, когда я предстал в окружении этих привидений, правоверные приняли меня за шейха.