Ты теперь моя

— Юленька, вы не волнуйтесь. Ситуация не критическая. Нужно будет полежать недельку, покапаться, понаблюдаться… Вам у нас понравится. Обещаю.

Что-то внутри меня ломается.

Я взрослый мужчина. Я огромный перекачанный мудак, который способен к ебаной матери вырубить одним ударом практически любого. Но эта новость, эта проблема, запускает в моей груди огромный скоростной пропеллер. Его лопасти перебивают все — жизненно важные органы и артерии, мышцы и кости. Они задевает душу.

— Как это можно остановить? — прочищая горло, охрипшим голосом обращаюсь непосредственно к доктору. — С минимальными рисками. И, естественно, безболезненно.

Не хочу, чтобы ей было больно. Не хочу, чтобы это происходило с ней. Не хочу.

Но Юля, очевидно, по-другому воспринимает ситуацию. Вскакивает с кушетки.

— Что? О чем ты, Рома? Ты… Ты… Я не стану делать аборт!

Безусловно, я понимаю, она находится в шоке, ей страшно и, мать вашу, вероятно, больно. Ею руководят эмоции, а не трезвое мышление.

Ладно… Нормально…

Я, как обычно, буду тем, кто примет решение и возьмет на себя за него ответственность.

— Давайте все же пройдем в палату, — встревает докторша, прежде чем я нахожу нужные слова, чтобы ответить. — Там вы сможете поговорить спокойно.

Но спокойно, конечно же, не получается. Едва дверь закрывается, отсекая нас от реальности, мы будто в какую-то топь проваливаемся. Юля сходу кричит:

— Как ты можешь?

Ловлю ее руками. Придерживаю за плечи. Очень осторожно касаюсь, только теперь понимая, что должен был делать так изначально.

— Послушай меня, — стараюсь сохранять остатки контроля. — Мы этого не планировали. Это не должно было произойти. Это ошибка.

— Ошибка? Ты… Ты… У меня слов нет! Это же ребенок. Наш ребенок!

Ничего с таким настроем не получится. Не способна она сейчас слушать. Нужно, чтобы остыла и пришла в относительное равновесие.

— В тебе кричат эмоции, Юля. Отложим разговор.

— Да, кричат. Кричат! И я не собираюсь их затыкать. Нет! Я, конечно, тоже не хотела и не планировала… Но, если это случилось… — нутро сворачивает при виде тонких ручейков слез, сбегающих по ее щекам. — Как ты можешь предлагать его убить? — произносит очень тихо с той самой дрожью в голосе, которая, мать вашу, хлещет меня по спине кнутом.

Сцепляя зубы, выдерживаю полный боли и порицания взгляд. Медленно перевожу дыхание.

— Я сейчас оставлю тебя, — сообщаю ровным тихим голосом, вызывая у нее инстинктивное желание прислушаться. — Остынь. Подумай. Вечером заеду, продолжим разговор.

— Мое мнение не изменится, — заявляет с вызывающей уверенностью.

Я не собираюсь поддаваться на эти провокации. Нет. Мне нужно уйти.

— Потом, Юля. Сейчас ложись. Отдыхай, — подталкиваю ее к кровати. — Ты Тоне позвони. Скажи, что собрать. Я Макара отправлю.

Прощаясь, по привычке хочу коснуться губами ее виска, но она дергает головой в сторону и отворачивается к стене.

— Уходи.

— Постараюсь не слишком поздно вечером…

— Не стоит. Не утруждайся.

Сжимаю челюсти и кулаки.

— Я приеду. Слышишь меня? Не плачь.

Трогаю напоследок ладонью плечо. Оно будто окаменевшее, настолько Юлька напряжена.

— Костю за дверью оставлю. Так надо. Если что, зови его. Слышишь? — все так же молчит. — Юля?

— Слышу. Уходи.

Да, нужно уходить, а я как будто не могу. Жду, что она оттает, скажет на прощание что-то ёмкое, в своей манере, отчего так часто клапаны в сердце срывает.

Но она молчит. Молчит. И это молчание хуже всего. Добивает.

Так и ухожу в тишине. С горьким осадком и молотящей грудную клетку тревогой.

Глава 39

В комнате с белым потолком,

с правом на надежду…

© Наутилус Помпилиус «Я хочу быть с тобой»

Юля

Я все еще не могу поверить. Всё мне кажется, что на пике очередной душевной боли сон прервется, и начнется обычный день. После капельницы и приема назначенных Ириной Витальевной медпрепаратов физически чувствую себя значительно лучше. А все остальное… Грудь будто плитой придавило. Вдыхаю и выдыхаю, но легче никак не становится.

Лежу в тишине и бесцельно пялюсь в потолок. Неосознанно накрываю ладонью живот. Неужели это правда? Неужели внутри меня растет ребенок? Да, я сама еще не верю, но какие-то сумасшедшие инстинкты внутри меня стеной встают. Не отдам. Не позволю. Защищать буду до последнего вздоха.

Мысли повторяющейся массой сбиваются в кучу.

Почему? Как он может? Почему? Почему? Почему?

Впервые приходит четкое осознание, что Саульский никогда не будет считать меня равной себе. Да, среди всех живых я для него — самое важное. Но между нами он всегда выше. Он принимает решения. Он давит. Он уверен, что знает, как лучше. Во многих вопросах, но не во всем.

Я не игрушка. И не дитя, за которого он несет ответственность. Я взрослая женщина. Никто не имеет права решать такие вопросы за меня.

Никто не может обидеть моего ребенка!

Даже он.