Ты у меня одна

Столько встреч у них было. Разных. Интересных. От мысли, что где-то между этими свиданиями она трахалась со своим бывшим, его начинало лихорадить. Кровь закипала.

Шаурин одним глотком уничтожил содержимое стакана, прикрыл глаза и откинул голову на спинку качелей.

Сначала он слышал тихие шаги, а потом они дрогнули, качели. Не нужно смотреть и так знал, что это Алёна села рядом. Посмотрел на нее, почувствовав, как у него отняли пустой стакан.

Алёна опустила стакан вниз, перекинула ногу через шауринские колени нагло оседлала их. Ваня крепко сомкнул руки у нее на талии, но не для того чтобы обнять, а наоборот — удерживая от объятий.

Она согласна на ссору. Первый раз в жизни Лейбе хотелось грандиозного скандала. Надоела эта игра. Эмоции, которые она в себе так старательно целый день подавляла, все равно брали верх над разумом.

— Вань, к чему этот спектакль? Ради чего? Кого? Ты же можешь позволить себе не заботиться о том, что о тебе подумают другие, ведь так? — припомнила его же слова. — Но зачем-то ты устроил театральную постановку. Ненавижу это. С детства не участвовала ни в какой самодеятельности. Мы все играем какие-то роли по жизненной необходимости. А сегодня зачем?

Шаурин переместил руки чуть выше и сжал ее сильнее. В его глазах зародился прежний злой огонь, но он упорно сохранял молчание.

— Ты не терпишь лицемерия. Кто из нас больший лицемер? Мне вот не нужно притворяться, что я хочу быть с тобой.

Он точно сломает ей ребра. Она вцепилась в его плечи.

— К чему этот разговор?

— Потому что я устала. Не знаю, что ты думаешь. И от этого я устала.

— Оказывается, как это болезненно, да? Когда не можешь достучаться. Мы можем прекратить все прямо сейчас.

Шаурин мог быть невероятно жесток. Злорадная ухмылка на его губах заставила отпрянуть. Дыхание перехватило. Ванька так больно стиснул ее.

— Почему не соврала?

— Что? — спросила с искренним удивлением. Голос наконец вернулся.

Это удивление его порадовало, как какое-то тайное и долгожданное признание.

— Даже не подумала об этом? — усмехнулся Иван. — Она же и сама толком ничего не знала. А ты бы соврала и все.

Алёна прикусила губу. Сначала не знала, что ответить.

Что значить — почему не соврала? А почему люди не врут?

— Не соврала. Потому что мне незачем врать. За свои поступки я всегда несу ответственность. Даже за глупые. Меня никто никогда не защищал, не выгораживал, не заступался за меня. Самой приходилось. Вот тебе говорили, что глупости нельзя совершать даже от скуки. А мне говорили, что я сама по себе глупость. Что мое появление на свет — чистое недоразумение. Извини, что я мало соответствую твоим идеалам. Я знала, что так и будет.

Она хотела уйти. Уже порывалась встать, но на этот раз Шаурин не позволил.

— Дело не в этом. Есть один маленький, но очень важный нюанс.

— Какой? Скажи.

— Не хочу. Я тоже устал.

— Ты справишься. Ты сильный. Я верю, — еле выговорила Алёна, чувствуя внутри дрожание.

Вот и начала падать. Рассыпаться…

Ваня собрал в кулак футболку на ее плече. Что есть силы сжал тонкую ткань.

— Так тебя надо держать, чтобы ты не творила глупости? Так?

Готовая расплакаться, Алёна зарылась лицом в его шею.

Ее ресницы дрожали, щекоча чувствительную кожу.

Она начала целовать его и не могла остановиться, хотя находиться рядом с ним было больно.

Он не смог оторвать ее от себя, несмотря на то что она стала приносить ему боль.

— Вот как тебя любить? — рыкнул он и встряхнул Алёну. Жесткими пальцами стиснул ее челюсть, вынуждая смотреть в лицо. — Как? Я таких фокусов не заказывал.

— Как можешь. Как хочешь, — горячо шептала она. — Я же ничего от тебя не требую. Никогда не требовала. Заметил? Люби, как можешь. Ты ничего мне не должен. Все только от тебя зависит.

От прикосновений к нему ее тряхнуло возбуждением. Горьким миндалем пахла его кожа.

Она смотрела на его губы горящим взглядом и жадно дышала, чуть приоткрыв рот.

Идеально красивая для него. Божественно сексуальная в мерцании золотистых фонарей. И какая-то беспредельно беззащитная, с распущенными, немного растрепавшимися волосами.

Как можно ей противостоять? Да и зачем? Моя же.

Моя. Знала, как коснуться его. Все слабые места и порог чувствительности. Как поцеловать, чтобы мир отступил. Чтобы Вселенная сузилась до размеров ее зрачка.

Не желая больше противиться своим желаниям, Шаурин опустил руку ей на плечи, и Алёна пригнулась. Приникла к нему. К его губам.

Непереносимое возбуждение в ту же секунду взорвало панцирь напряжения последних часов. Пробило током каждую клеточку измученного тела.

Он поцеловал ее. Сдержанно. Соглашаясь со своими инстинктами, как зверь, пойманный в капкан. Пусть сладость мгновений неразрывного единства хоть немного окупит тьму, неумолимо опускающуюся в душу.

Пусть удовольствие этого приятного момента хоть чуть-чуть затмит ту глупость.

Это была глупость. Так сказала Алёна. Признала и объяснила. Но Шаурин понимал, что эта глупость, кажущаяся такой незначительной на фоне времени и чувств, подкрепленная уверенным тоном, завтра заставит его безумствовать. Безумствовать, сгорая от ревности и недоверия. Снова и снова.