Ты умеешь хранить секреты?

— Джемайма, послушай, — говорю я тихо, размеренно, словно пытаюсь убедить психа отойти от края крыши. — Я не желаю раскрывать секреты Джека. Ясно? Я пытаюсь обо всем забыть. Немедленно останови этого.

— Ни за что! — упрямится она, как капризный ребенок. — Эмма, не будь жалкой дурой! Нельзя позволять мужчине вытирать об тебя ноги и молча все сносить! Ты должна показать ему. Мамочка всегда говорит…

Из телефона несется визг автомобильных шин.

— Ой! Небольшая авария! Перезвоню позже!

И все смолкает.

Я цепенею от ужаса. Немного опомнившись, лихорадочно тыкаю пальцем кнопки, набирая номер Джемаймы, мне отвечает автоответчик.

— Джемайма, — начинаю я, как только слышу гудок, — Джемайма, немедленно остановись. Ты должна…

Заметив рядом улыбающегося Джека, я поспешно прикусываю язык.

— Сейчас начнется. — сообщает он и, очевидно, что-то сообразив, спрашивает: — Все в порядке?

— Лучше некуда, — отвечаю я сдавленно и убираю телефон. — Лучше… некуда.

25

Я, пошатываясь, вхожу в зал, почти обезумев от паники.

Что я натворила? Что натворила?

Выдала самый главный секрет Джека беспринципной, мстительной, безмозглой фанатке Прады!

О'кей. «Только успокойся», — повторяю я себе в миллионный раз. Она фактически ничего не знает. И этот ее журналист скорее всего ни до чего не докопается. Ну какие у него, в сущности, есть факты?

Ну а если докопается? Если каким-то образом разнюхает правду? А потом Джек поймет, что это я указала, в каком направлении искать?

При одной мысли об этом становится дурно. В животе настоящая буря. Ну зачем я упомянула о Шотландии при Джемайме? Зачем?

Это мне урок. Никогда не выдавай секрет. Никогда и ни за что. Даже если он не кажется таким уж важным. Даже если очень зла.

Мало того… лучше вообще молчать. Похоже, язык вечно доводит меня до беды. Не открой я свой дурацкий рот в этом дурацком самолете, не попала бы в такой переплет.

Отныне я буду немой. Стану безмолвной загадкой. Когда мне зададут вопрос, молча кивну или напишу загадочные иероглифы на листках бумаги. Люди будут уносить их с собой. Долго размышлять над ними, выискивая скрытый смысл…

— Это Лиззи? — Джек показывает на имя в программке, и я вздрагиваю. Определяю, куда он смотрит, киваю и крепко сжимаю губы.

— Ты знаешь еще кого-нибудь из труппы?

Я неопределенно пожимаю плечами.

— И… долго Лиззи репетировала?

Я колеблюсь, прежде чем поднять три пальца.

— Три? — Джек непонимающе вскидывает брови. — Три чего?

Я делаю неопределенный жест, долженствующий означать «три месяца». Джек по-прежнему недоумевает. Повторяю жест.

— Эмма, что-то не так?

Безуспешно шарю по карманам в поисках ручки.

О 'кей, забудь обет молчания.

— Около трех месяцев, — говорю я.

— Понятно, — кивает Джек и снова утыкается в программку. Лицо у него спокойное, доверчивое, и угрызения совести душат меня с новой силой.

Может, признаться?

Нет. Не могу. Не могу. Как все объяснить? Взять и просто сказать: «Кстати, Джек, помнишь тот важный секрет, который ты просил меня хранить? Ну так вот, угадай, что…»

Меня нужно посадить в одиночку. Или убить. Как в военных фильмах, где убирают тех, кто слишком много знает. Но как я могу заткнуть рот Джемайме? Теперь она подобна безумной неуправляемой ракете, мечущейся по всему Лондону и запрограммированной на кошмарные разрушения. Я пытаюсь отозвать ее. Вернуть обратно. Только вот кнопку заело.

Ладно. Соберись и призови на помощь разум. Совсем ни к чему паниковать. Сегодня ничего уже не случится. Главное, звонить через каждые четверть часа и пытаться односложно, не вдаваясь в детали, объяснить Джемайме, что, если она не заткнет этого парня, я переломаю ей ноги.

Из динамиков несется негромкий настойчивый барабанный бой, и меня передергивает. Я отвлеклась и совершенно забыла, зачем мы здесь. Свет медленно гаснет, и все стихает. Пульсация становится громче, но на сцене по-прежнему темно как ночью.

Барабаны уже гремят, и мне становится не по себе. Что они нагнетают? И когда начнут танцевать, когда поднимут занавес? Когда…

Бац!

Яркий свет, неожиданно заливший зал, ослепляет меня. Публика дружно охает. Бухающая музыка наполняет воздух, и на сцене появляется фигурка в черном сверкающем костюме. Поворот, прыжок, еще прыжок…

Господи, кто бы это ни был, он потрясающе танцует!

Я стараюсь привыкнуть к белому сиянию. Не пойму даже, мужчина это или женщина…

О Боже. Это Лиззи!

Вот это да! Все неприятности мигом вылетели из головы. Я не могу оторвать глаз от подруги.

Неужели Лиззи способна на такое? Я понятия не имела, что она настолько талантлива! Когда-то мы вместе занимались балетом. Немного. И немного — чечеткой. Но никогда… я никогда…

Как я могла дружить с кем-то двадцать лет и не знать, что этот кто-то может так танцевать?!

Только что она медленно, чувственно двигалась в унисон с каким-то типом в маске, вероятно, с Жан-Нолем, а теперь подпрыгивает и вертится с непонятной резиновой штукой в руках, и вся публика жадно смотрит на нее, а сама Лиззи просто светится счастьем! Давно я не видела ее такой, и чуть не лопаюсь от гордости.