Ты, уставший ненавидеть

В тот вечер лил дождь, он опаздывал, и Ника, у которой к тому времени уже имелся ключ от флигеля, скучала в его комнатке, разглядывая лежавшие на столе книги. На беду, он оставил там несколько страничек конспекта. Когда он наконец вернулся, то услышал удивленное: «Орфей! Так ты, оказывается, пишешь про Христа и Пилата!» Бес дернул сказать «да». В конце концов, это было безобиднее, чем поведать правду. Поскольку текст про Пилата мало напоминал науку, Ника решила, что он покусился на роман. Пришлось признать и это…

Терапевт долго смеялся и посоветовал ему пересказывать Нике некоторые их беседы. Юрий так и делал, обещая показать уже готовый текст позже, когда книга будет готова. Ника торопила его, уверяя, что роман можно будет напечатать, что у нее имеются какие-то связи в туманном мире литераторов… Орловский чувствовал себя последним обманщиком, но приходилось лишь кивать. К этому времени он взялся вновь за книгу – и подробности интриги Синедриона против галилеянина Иешуа Га-Ноцри он оставил на суд Терапевту…

После собрания в Музее он занялся бумагами. Железная печурка приняла в свое чрево письма, старые конспекты, записи. В огонь пошли и черновики выписок, сделанных для Терапевта: они были уже не нужны, да и небезопасны. Орловский пощадил лишь свою старую рукопись о дхарах. Рука дрогнула, словно он покушался на нерожденного ребенка…

Ника появилась неожиданно, когда Юрий бросал в огонь очередную связку бумаг. Женщина ахнула и, прежде чем он успел сообразить, что происходит, вырвала у него из рук несколько уцелевших листков. На беду – как раз выписки по Пилату…

– Ты сжег! Ты сжег роман?! – В ее глазах плавал ужас, и Юрию тоже стало страшно – за нее. Неизбежный арест, ненависть, которую он ощущал со всех сторон, находясь на жутком судилище в актовом зале Музея, боязнь что-то забыть и оставить «малиновым петлицам» сковали, не дав вовремя придумать что-либо путное – хотя бы, что он палит черновики, а роман благополучно спрятан…

Ника плакала, собирала обгорелые листки, а Юрий застыл, не соображая, что делать. «Ты болен, болен, я знаю! Они довели тебя!» – Она кричала что-то нелепое, жалкое, и Орловскому стало казаться, что он и в самом деле уничтожил свое творение – лю6имое, выстраданное…

Потом она успокоилась, заговорив о том, что помнит его рассказы, что книгу можно будет восстановить, но сначала Юрию надо подлечиться, а во всем виновата она, вовремя не увидевшая, не спасшая его…

Он так и не решился сказать Нике о скором аресте: такое известие могло ее попросту добить. Надо было что-то придумать ~ и Орловский нашелся, сказав, что уже звонил Терапевту, обещавшему устроить его в клинику, куда он отправится завтра утром. Женщина успокоилась, и Юрий смог-таки уговорить ее ехать домой, обещая, что завтра он даст о себе знать через Терапевта, и с ним ничего-ничего, ровным счетом ничего не случится, и не может случиться… Он проводил Нику, сжег бумаги, а утром увидел у своих ворот двоих в одинаковых костюмах…

Наверно, Терапевт смог ей все это как-то объяснить. Он должен бь1Л помочь, ведь больше помочь Нике некому. Может, он поможет и сейчас, когда усатый мерзавец делает из ее жизни разменную монету…

Шум за окнами усиливался, гудели тяжелые тракторные моторы, но Орловский, казалось, не слышал. Он один, в плену, и ничего спасительного придумать нельзя…

– Разрешите?

Похоже, он не услыхал стука в дверь. Кто-то вошел. Юрий нехотя приподнялся с койки.

Гость был высок, широкоплеч, в длинной серой шинели с саперными петлицами. Красивое лицо портила кожа, красная, словно обгоревшая, набухшая темной кровью. На шинели Юрий заметил ромбы и широкую нарукавную нашивку… Комбриг, еще один. Этот что, пришел звать на инспекцию саперных работ?

– Добрый день, Юрий Петрович. Я, кажется, помешал?

Улыбка показалась приятной, но какой-то напряженной. Странные глаза светлые, словно застывшие. Внезапно в памяти всплыло: подземелье, палачи в черных кожанках с холодными мертвыми глазами… Совпадение?..

– Садитесь, товарищ комбриг. Чем могу?

– Можете, Юрий Петрович… Он назвал Орловского по имени-отчеству, прямо как покойный подполковник «Костя», и Юрий сообразил, что речь пойдет вовсе не о ревизии оборонительных сооружений.

~ С кем имею честь?

Снова улыбка, но уже другая, похожая на оскал. Бесцветные глаза блеснули:

– Я майор госбезопасности Волков. Вы, похоже, уже догадались: шинель дань конспирации.

– А звание? – Юрий заставил себя тоже улыбнуться. Этот Волков, похоже, решил играть в открытую. Но что им от него еще надо?

– Сразу видно штатского. Я не из НКВД, Юрий Петрович. В госбезопасности звание выше на три ранга, чем в армии. Так что по армейским меркам я комбриг. Но это к делу не относится… Я пришел задать вам несколько вопросов. Вернее, всего один…

Вот как? А почему этот краснолицый не обратился к коллеге Ежову? Госбезопасность – НКГБ… Внезапно Юрий почувствовал что-то похожее на удачу. Враги не были едины: лжесапер интересуется тем, что ему, очевидно, не положено знать! Стоп, а те, в Тушино? А истребители, атакующие «Сталинский маршрут»? Тоже совпадение?