Тысяча акров

– У Элисон были непростые отношения с родителями – те из Манитобы, очень религиозные. Когда она уехала в Ванкувер, они отреклись от нее. Это давило на нее все больше и больше. Она доверяла людям, всегда такая добрая, открытая, внимательная. Не знаю, может, и не несчастный случай. Она вылетела на встречку, прямо под колеса грузовика. В ее состоянии похоже на самоубийство, но вряд ли она стала бы подвергать риску чужие жизни.

Я бросила сажать, села на корточки и уставилась на Джесса, широко открыв глаза. Он улыбнулся и добавил:

– Пожалуйста, сажай, мне так проще рассказывать.

Я принялась копать следующую лунку.

– После смерти Элисон, – продолжал он, – я напивался и названивал ее родителям из баров, угрожая приехать в Манитобу и прирезать их. Они никогда не бросали трубку, всегда слушали до конца, иногда даже вдвоем по параллельным линиям. Пока я их проклинал, они молились за меня. Не думаю, что их мучила совесть. Я перестал им звонить, когда бросил пить.

Я опять подняла на него глаза, а он широко улыбнулся и заявил:

– Теперь я наполнен светом и спокойствием. И любовью к жизни.

– Вижу, – кивнула я и выкопала еще одну лунку, а потом решилась. – Ты выглядишь моложе, чем Лорен, но лицо у тебя старше. Жестче. Или опытнее.

– Правда?

– Мне так кажется.

– А мне кажется, что ты выглядишь моложе Роуз.

Я ничего не ответила. Мысль, что он рассматривал меня, неожиданно смутила и напугала.

– Какой она была, твоя… Элисон?

– Большинство бы посчитало ее простоватой. Крепкая, неуклюжая, неулыбчивая. Но любовь ее преображала.

Я недоверчиво посмотрела на Джесса – он что, шутит?

– Я не шучу, – добавил он, заметив мой взгляд. – У нее были красивые глаза и улыбка. Когда мы занимались любовью… Когда она чувствовала себя счастливой, ее лицо расцветало. И движения наполнялись грацией, когда она переставала стесняться своего тела.

– Как же ты это разглядел?

– Мы работали вместе в службе доверия. Я не сразу в нее влюбился. Долго приглядывался.

– Мечта всех серых мышек, что найдется тот, кто разглядит красоту за заурядной внешностью.

– Знаю.

Повисло молчание, я продолжала выкапывать лунки и втыкать в них помидоры.

– Роуз еще не оправилась после операции, до болезни она выглядела гораздо лучше, – заметила я.

– Какой болезни?

– Лорен и Гарольд ничего тебе не сказали?

– Про операцию? Нет, – покачал головой Джесс.

– Досадно…

– Почему?

– Будто для них это – мелочь, о которой даже упоминать не стоит. У Роуз нашли рак груди. В феврале сделали мастэктомию.

– Подозреваю, они и слов-то таких не знают. – Джесс улыбнулся.

Уткнувшись в следующую лунку, я спросила:

– А что они сказали тебе о маме?

– Умерла от рака.

– Сначала у нее тоже обнаружили рак груди, а потом – лимфому.

– Теперь твоя очередь рассказывать.

– О чем?

– О маме.

Вся округа единодушно осуждала Джесса Кларка за то, что он так и не появился, когда его мать Верна умирала. Я тоже, и потому мой вопрос прозвучал довольно резко:

– Уверен, что хочешь знать?

– Нет.

– Тебе решать.

– Все было так плохо? – спросил Джесс.

– Лимфома почти не причиняет боли. Твоя мама чувствовала легкое недомогание в течение пары месяцев, но к доктору идти наотрез отказывалась. Лорен едва ли не силой отвез ее в больницу, там поставили диагноз. Через две недели ее не стало. Долго она не мучилась.

– Почему же ты спрашивала, хочу ли я знать?

Я чувствовала вкус пыли на губах.

– Она ждала тебя. По словам Лорена, до последнего ждала, что ты появишься или хотя бы позвонишь.

– Мне никто не сообщил.

– Она запретила. Надеялась на духовную связь. Рассказывала, что, когда ты был маленьким, ей даже не приходилось тебя звать, стоило только подумать, и ты являлся. До самого конца она надеялась, что ты ее почувствуешь. Я понять не могла, почему Гарольд и Лорен не позвонили тебе вопреки ее запретам. Оказалось, не смогли тебя найти. Лорен звонил в Ванкувер Джесси Кларк, но та оказалась женщиной.

– Как она уходила?

– А ты как думаешь? В тоске и горе.

Джесс ничего не ответил, я продолжала сажать. Солнце уже стояло высоко, время близилось к полудню, а у меня еще оставалось двадцать пять кустов в ящике. Я отодвинула их в тень и полила водой. Возможно, я была слишком резка с Джессом, но я прекрасно помню, как умирала моя мать. Мне тогда едва исполнилось четырнадцать. Она лежала в гостиной, и мы с Роуз ухаживали за ней два месяца. Дежурили по очереди: я приходила в школу на два часа позже, а Роуз уходила на два часа раньше. Не знаю, есть ли на свете что-то более тяжкое и весомое, чем смерть матери. Все мы думали, что Джесс Кларк должен приехать. Просто обязан, какой бы тюремный срок ни ждал его при пересечении границы. Так повторял Гарольд, и я до сих пор с ним согласна. Я облизнула губы, пересохшие от опаляющего гнева.

– Не сработала духовная связь, да? – бросила я.

– Она умерла в ноябре семьдесят первого?

– Сразу после Дня благодарения.

– Ничего не чувствовал, – покачал головой Джесс. – Жил на маленьком острове, даже без телефона.

Голос его звучал ровно, но лицо исказилось болью и гневом.