Тысяча благодарностей, Дживс

Храп, доносившийся из гамака, подтверждал справедливость ее слов, и я ответил: вижу, что он спит, и какое он, добавил я, представляет собой отвратительное зрелище, и она сказала, чтобы я, ради всего святого, так не вопил. Я был несколько задет, что меня обвинила в громогласности та женщина, чей шепот звучал так, словно кто-то "зовет коров домой, придя на берег Ди" [Цитата из стихотворения Чарлзи Кингсли (1819-1875) "Берег Ди"], и я сказал, что я не воплю, и она сказала: "Ну, вот и не вопи".

- Он может оказаться не в духе, если его внезапно разбудить.

Это звучало убедительно и свидетельствовало о том, что тетя неплохо разбирается в стратегии и тактике, но со свойственной мне проницательностью я заметил неувязку и поспешил заострить на ней внимание тетушки.

- Но ведь, с другой стороны, если его не разбудить, то как вы сможете ходатайствовать перед ним за Таппи?

- Я сказала, внезапно разбудить, олух. Лучше всего оставить его пробуждение на усмотрение Природы.

- Да, возможно, вы правы. И скоро Природа решит, что пора?

- Почем я знаю!

- Я просто подумал, не можете же вы сидеть здесь до вечера.

- Могу, если будет нужно.

- В таком случае не стану вам мешать. Я должен найти Медяка. Вы его не видели?

- Он только что проходил здесь со своей секретаршей, они направлялись в павильон. Сказал, что ему нужно кое-что надиктовать. Зачем он тебе понадобился?

- Понадобился он, собственно, не мне, хотя я всегда рад его видеть. Это Флоренс велела, чтобы я нашел его. Она уже задала ему перцу и жаждет задать еще. Оказывается...

Тут тетя перебила меня, сказав: "Тссс!", потому что Л. П. Ранкл пошевелился во сне, и можно было подумать, что жизнь начала возвращаться в косную оболочку. Но это была ложная тревога, и я продолжил:

- Оказывается, ему не удалось завоевать сердца публики на обеде, устроенном бизнесменами города, а она рассчитывала, что он покажет себя там вторым... Как звали того древнего грека?

- Берти, я боюсь разбудить Ранкла, а то бы я ударила тебя тупым предметом, будь он у меня под рукой. Что за древний грек?

- Это я у вас спрашиваю. Он набивал рот галькой.

- Демосфен, что ли?

- Может, и он. Я потом справлюсь у Дживса. Флоренс ожидала, что Медяк покажет себя вторым Демосфеном, если его действительно так звали, что маловероятно, хотя у нас в школе учился парень по имени Джанбаттиста, а Медяк не оправдал ее надежд, и она рассердилась. А вы знаете, как разговаривает Флоренс. когда сердится.

- Она не выбирает выражений, - строго сказала родственница. - Как Медяк это терпит?

Так случилось, что я был готов ответить на вопрос, приводящий ее в недоумение. Законы, которым подчиняются взаимоотношения мужчин и женщин, давно ясны мне как день. Когда-то я подверг эту проблему тщательному рассмотрению, а когда я подвергаю проблему тщательному рассмотрению, недоумения быстро разрешаются.

- Он терпит это, пожилая родственница, потому что любит ее, и вы не будете далеки от истины, если скажете, что любовь все побеждает. Я, конечно, понимаю, о чем вы. Вас удивляет, что мужчина богатырского сложения съеживается под прищуренным взглядом Флоренс и выслушивает ее, мягко говоря, нелицеприятную критику кротко, как спаниель, которого отругали за то, что он принес гнилую кость в гостиную. Вы недооцениваете тот факт, что Флоренс красива, как на картинке: светло-пепельные волосы, гибкая фигура и точеный профиль, - а для людей такого склада, как Медяк, это очень много значит. Судя о Флоренс беспристрастно, мы с вами скажем, что ее командирские замашки совершенно неудобоваримы, но у него другая точка зрения. Тут все дело, выражаясь словами Дживса, в психологии индивидуума. Очень может быть, семена бунта начинают зреть в душе Медяка, когда она режет ему все, что о нем думает, но он видит ее профиль и пепельные волосы - допустим для удобства рассуждения, что она без шляпки, - или снова замечает, что ее фигура имеет столько же изгибов, сколько горный серпантин, и приходит к выводу: ради того, чтобы обладать этой девушкой, можно перенести небольшую дозу откровенных высказываний. Ведь его любовь к ней не целиком духовная. К его чувству примешивается физическое влечение.

Я бы еще говорил и говорил, потому что на эту тему я готов разливаться соловьем, но старая прародительница, которая уже какое-то время была как на иголках, сказала, чтобы я пошел и утопился в озере. Поэтому я ретировался, а она снова села на стул рядом с гамаком и склонилась над Л. П. Ранклом, как мать над спящим ребенком.

Думаю, она ничего не заметила, тетки ведь редко уделяют внимание мимической игре на лице племянников, но в течение всего нашего разговора у меня был мрачный вид, и несложно было догадаться, что меня что-то гнетет. Я думал о шансах тетушки заставить этого скупердяя Л. П. Ранкла тряхнуть мошной, которые, по словам Дживса, рассудительный букмекер оценил бы как один к ста, и с болью в душе я представлял себе смятение и разочарование, которые постигнут ее, когда, пробудившись, он откажется раскошелиться. Этот удар выбьет у нее почву из-под ног, ведь она так уверена в своем успехе.