Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой

— А как практиковаться в этом искусстве? Разве его не надо оттачивать? — спросил Фернандо, однако Миша, как и Князь, отвечал только на те вопросы, которые его устраивали.

— Того, кто хочет всегда быть хорошим, неизбежно погубят те, кто не хороши. По-моему, это как раз твой случай, не так ли, Фернандо? Кое-кто пользовался твоими достоинствами, принимая их за слабость, да? Хотя ты один из самых сильных людей, каких я знавал.

— Io lo prendo come ип complimento, я считаю это комплиментом, — заметил Фернандо, — только, думаю, мне уже поздно учиться злу. Мне хватает хлопот и с английским.

Я поцеловала их, оставила допивать и понесла «священника» в постель.

— Вечер был неожиданно прекрасным, Чу, — сказал мне вслед Миша.

«И правда», — думала я, засовывая «священника» под простыни.

Он за полдня стал деревенским divo. Все санкассианцы только и говорили о Мише, очарованные его язвительностью и пораженные великолепным знанием языка. Un straniero,

иностранец, который пьет, курит и играет в карты, отпуская шуточки на местном наречии, и при том, подумать только, — он психиатр из Калифорнии! Миша производил впечатление. «Похоже, не одна вдовушка оставила платочек и уложила попышней волосы», — поддразнивала я его по дороге домой и спрашивала, не захотелось ли и ему «поселиться под оливами» вместе с нами, однако он слушал, серьезно склонив голову набок и не позволяя себе даже улыбнуться. Пять дней, которые он рассчитывал провести с нами, растянулись в восемь, а потом и в девять. Мне казалось, что Миша в полной мере наслаждался своей славой среди деревенских и нашей заботой, хотя и сохранял мрачный вид все время, кроме случаев, когда ему удавалось подбить Фернандо на очередную макиавеллевскую перепалку.

Поначалу Миша прекрасно ладил с Барлоццо за вечерней граппой в баре или у нашего камина, но долго эти двое выдержать друг друга не могли. Миша утверждал, что Барлоццо — спартанец и слишком увлекается речами на общие темы. Барлоццо выразил свое отношение тем, что попросту перестал бывать у нас и вежливо прощался с посетителями бара, едва мы входили туда с Мишей. Фернандо говорил, что они похожи на двух лосей, не поделивших территорию. Что они ревнуют друг к другу. Может, он и не ошибался. Но если и так, когда Миша складывал вещи в старый «Рено», арендованный, чтобы поездить немножко по стране, прежде чем сесть на самолет в Риме, на его старом лице, кажется, читалась радость. Чего нельзя сказать о Барлоццо.

Не знаю, началось ли это с бодания с Мишей, или сказалась тревога за Флориану, или другая беда, реальная или воображаемая, но на его лицо опять легла тень. Она видна была во впадинах его глаз, когда мы сидели в тот же вечер, после отъезда Миши, на плюшевой голубой софе в маленькой гостиной Флори. Мы собирались отвезти ее за покупками в Читта делла Пьеву.

— Хочу показать вам одно местечко, — сказал он.

— Что за местечко?

— Дом. Вернее, то, что осталось от ипа casa colonica, сельского особняка.

— Это недалеко?

— Не слишком далеко. Помните излучину Тибра за несколько километров до поворота к Тоди? Мы там собирали камни для очага. Это там рядом, по другую сторону дороги, метров пятьсот в лес, — сказал он.

— И ты хочешь нас туда отвезти? Навестить кого-то?

— Нет, не в гости. Пожалуйста, без вопросов. Я просто прошу вас с Флори и Фернандо завтра съездить со мной. Попробуйте договориться с ней. — Он кивнул на комнату, где одевалась Флориана. — На завтра или на субботу. Можно будет пообедать у Луччано, а потом заехать туда на несколько минут. Понимаю, это звучит таинственно, но я просто не хочу ничего говорить, пока вы не увидите дом. Можете вы это для меня сделать?

— Конечно, сделаю. Постараюсь, — заверила я его.

Однако Флори отказалась принять участие в этой gitarella, маленькой поездке. Сказала, что плохо переносит дорогу, слишком много на ней поворотов и ухабов, и к тому же ей не хочется вспоминать, как она четыре месяца подряд ездила по ней в перуджийскую больницу. Теперь, когда это осталось в прошлом, ей не хотелось бы снова видеть ту дорогу. Она останется дома и приготовит что-нибудь на ужин к нашему возвращению.

— Завтра самый подходящий день для тушеной курицы, — объявила она и потопала вниз по лестнице, направляясь к мяснику.

Барлоццо великодушно принял ее отказ, сказал, что, пожалуй, даже лучше нам съездить втроем, присвоил нам звание «авангарда» и явно наслаждался нашим недоумением.