Тысяча и один день Никиты Сергеевича

— Вы мне еще скажите, что он лакей империализма! — кричал он. — Это я и без вас знаю. Вы лучше объясните мне, что же он хочет? Объединения Германии? Но мы уже предлагали ему это! И что? Неужели он всерьез думает, что мы пойдем на объединение Германии в довоенных границах, да еще в составе НАТО! Он что, нас за придурков считает?

Ему объясняли: Аденауэр боится, что нейтрализация Германии станет прологом к ее советизации, чего, кстати, всегда добивался Сталин. А публично признать границу Германии по Одеру и Нейсе он не может, потому что против этого выступает восемьдесят процентов населения ФРГ.

— Хорошо, — не унимался Хрущев, — тогда объясните мне, что же он все-таки хочет? Независимой самостоятельной ФРГ? Но мы и это ему предлагали, а он лезет в НАТО и Европейское сообщество!

Корнями этот спор уходил в не столь далекое прошлое, когда Запад одно за другим с порога отвергал все советские предложения по германскому вопросу. И хотя внешне ФРГ себя особо не проявляла, Хрущев был уверен, что застрельщиком столь жесткой позиции выступает Аденауэр. И в этом он был прав.

Больше всего проблем как внутри страны, так и с союзниками вызывала политика Аденауэра в отношении ядерного оружия. Конечно, канцлера не могло не беспокоить соотношение сил в Европе, которое определенно складывалось не в пользу Запада. Он был недалек от истины, когда говорил, что 9 тысячам советских танков реально противостоят всего лишь две с половиной американских дивизии и половина английской дивизии. Большая часть слабой французской армии брошена в Северную Африку, а вклад Бельгии, Голландии и Дании можно считать чисто символическим.

Сам бундесвер находился еще в зачаточном состоянии. По Парижским соглашениям его численность была определена в 500 тысяч человек. Но к концу 1956 года под ружьем находилось всего 80 000 человек, а к концу 60-х она возросла только до 272 000 человек.

А тут еще поползли слухи, будто США собираются урезать свои вооруженные силы. В сентябре 1956 года журнал «Тайм» сообщил о плане адмирала Редфорда сократить 800 тысяч американских солдат и офицеров — с 2,8 миллиона до 2 миллионов человек. При этом, разумеется, должна быть уменьшена и численность американских войск в Европе.

Аденауэр тут же послал генерала Хойзингера в Вашингтон проверить, так ли это. Тот подтвердил — разговор об этом идет серьезный. Когда в Бонн приехал директор ЦРУ Аллен Даллес, канцлер устроил форменную истерику. «НАТО в опасности, — говорил он. — Она старчески бессильна и превращается просто в офицерский клуб».

Вот на таком драматическом фоне Аденауэр делает сногсшибательное заявление, что бундесвер не может отказаться от ядерного оружия. Между тактическими и стратегическими ядерными средствами, утверждал он на пресс-конференции 5 апреля 1957 года, существует определенное различие. Тактическое ядерное оружие — это «не что иное, как усовершенствованный вид артиллерии… Совершенно очевидно, что ввиду огромного развития оружейной техники, которое, к сожалению, произошло, мы не можем лишить наши войска　новейших видов оружия и помешать им использовать эти последние открытия».

Когда Хрущеву доложили о заявлении Аденауэра, он не поверил:

— Не может быть. Он что, с ума спятил? Или газетчики опять все переврали?

В советские посольства в Бонне и Берлине пошли указания перепроверить. Очень скоро все три ведомства — МИД, КГБ и военная разведка — доложили, что Аденауэр здоров и действительно сделал такое заявление.

Тогда Хрущев собрал в своем кабинете в ЦК на Старой площади узкое совещание. Присутствовали министр иностранных дел А. А. Громыко, министр обороны Р. Я. Малиновский, председатель КГБ А. Н. Шелепин, заведующий международным отделом ЦК Б. Н. Пономарев и еще несколько человек.

— Ну-ка, мудрецы, — сказал Первый секретарь, — помозгуйте, что на этот раз старый хрен удумал?

Ему дружно рассказали о заявлении Аденауэра на пресс-конференции, сделав вывод, что канцлер в реваншистском угаре совсем зарвался и надо бы по нему ударить. Реакция Хрущева, как обычно, была эмоциональной.

— Вы мне бросьте газеты пересказывать — читать я и сам умею. Лучше мозгами пошевелите — что он задумал. Добро бы, стратегическое оружие требовал. Эго понятно — нас достать. А тактическое ему зачем? Ну заимеет он десять атомных зарядов, пускай даже двадцать или тридцать. Ну и что? Испепелит он своих братьев восточных немцев. Разнесет в пух и прах поляков и чехов. Но мы ведь тоже сидеть сложа руки не будем. Сколько нам нужно атомных бомб, чтобы успокоить Западную Германию? — обратился он к Малиновскому. — Восемь? Да одной хватит, чтобы они лапки кверху подняли. Разве Аденауэр этого не понимает? Прекрасно понимает. Так зачем ему это надо? Ну попугает он поляков, а еще больше своих же французов, бельгийцев и голландцев. Для них ядерное оружие у немцев — нож к горлу. Сразу немецкую оккупацию вспомнят. Костьми лягут, но не позволят ФРГ иметь ядерную бомбу. Разве Аденауэр этого не понимает?