Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— Ты говоришь верно, о царь, это отличная идея. Ведь, прежде чем осуждать человека, нужно доказать вину его. И в теперешней ситуации, по правде говоря, нет никого, кто мог бы оказать нам более неоценимую помощь, чем принцесса, дочь твоя, ибо кто ближе к секретам мужа, чем жена. Так что вели привести ее сюда, чтобы я мог расспросить ее из-за занавески, которая будет нас разделять, и таким образом я смогу узнать о предмете, который нас интересует.

И царь ответил:

— Не возражаю! И — клянусь своей головой! — если так случится, что мой зять нас обманул, я казню его самой страшной казнью и заставлю вкусить самую черную смерть!

И тотчас же он попросил принцессу, дочь свою, пройти в залу заседаний. И он приказал поставить большую ширму между ней и визирем, за который она и села. И все это было сказано и сделано во время отсутствия Маруфа.

И вот визирь, обдумав свои вопросы и составив план беседы, сказал царю, что он готов. А принцесса из-за ширмы сказала отцу своему:

— Вот и я, о отец мой. Чего ты хочешь от меня?

И он ответил:

— Позволь визирю поговорить с тобой.

Тогда она спросила у визиря:

— Ну, визирь, что тебе надо?

Он же сказал:

— О госпожа моя, ты должна знать, что царская казна совершенно пуста благодаря расходам и щедрости эмира Маруфа, мужа твоего. Кроме того, об удивительном караване, о прибытии которого он так часто нам рассказывал, нет никаких известий. Поэтому царь, отец твой, обеспокоенный таким положением дел, решил, что только ты можешь просветить нас по этому поводу, рассказав нам, что ты думаешь о муже своем, и какое влияние он оказывает на тебя, и какие подозрения у тебя возникли на его счет за те двадцать ночей, которые он провел с тобою.

На эти слова визиря принцесса ответила из-за ширмы:

— Да осыплет Аллах эмира Маруфа, сына моего дяди, своими милостями! Что я о нем думаю?! Клянусь своей жизнью, ничего, кроме хорошего! Нет на земле такой сладости, которая могла бы сравниться с той сладостью и удовольствием, которые я от него получаю! И поскольку я его жена, я только хорошею и расцветаю от этого, и все, пораженные моим видом, говорят, когда я прохожу мимо: «Да сохранит ее Аллах от дурного глаза и защитит от завистников и ревнивцев!» Ах! Сын моего дяди Маруф — лакомый кусочек, он доставляет мне радость, и я доставляю радость ему! Да оставит нас Аллах друг для друга!

И царь, услышав это, повернулся к визирю своему, у которого нос повис до земли, и сказал ему:

— Вот видишь! Что я тебе говорил?! Мой зять Маруф — замечательный человек, а за свои подозрения ты заслуживаешь, чтобы я посади тебя на кол!

Но визирь, повернувшись к занавеске, спросил:

— А караван, госпожа моя, что с караваном, который никак не придет?

Она же ответила:

— А как это может меня беспокоить? Произойдет это или нет, — разве увеличится или уменьшится от этого мое счастье?

А визирь сказал:

— А кто будет кормить тебя впредь, когда царские кладовые пусты? А кто возьмет на себя расходы эмира Маруфа?

Она же ответила:

— Аллах великодушен, и Он не оставляет своих почитателей!

И тогда царь сказал визирю:

— Моя дочь права! Замолчи!

Затем он сказал принцессе:

— Однако, дражайшая моя, мне хотелось бы узнать у сына твоего дяди, эмира Маруфа, в какой приблизительно день, по его мнению, прибудет его караван. Я хотел бы это знать, просто чтобы оплатить наши расходы и посмотреть, есть ли причина поднять налоги и ввести новые, чтобы заполнить пустоту в наших закромах.

И принцесса ответила:

— Слушаю и повинуюсь! Дети обязаны слушаться и уважать своих родителей. Этим же вечером я расспрошу эмира Маруфа и доложу вам, что он мне скажет.

Итак, с наступлением темноты, когда принцесса, как обычно, резвилась с Маруфом, а он резвился с ней, она положила руку ему на плечо, чтобы поспрашивать его, и голосом слаще меда, миловидно, и нежно, и ласково, и любовно, как все женщины, которым есть, что попросить и что получить, сказала…

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И так, с наступлением темноты, когда принцесса, как обычно, резвилась с Маруфом, а он резвился с ней, она положила руку ему на плечо, чтобы поспрашивать его, и голосом слаще меда, миловидно, и нежно, и ласково, и любовно, как все женщины, которым есть, что попросить и что получить, сказала:

— О свет души моей, о плод печени моей, о ядрышко моего сердца, жизнь моя и наслаждение мое! Огонь твоей любви до пределов охватил грудь мою! И я готова пожертвовать своей жизнью ради тебя и разделить твою судьбу, какой бы она ни была! Однако — клянусь своей жизнью! — ничего не скрывай от дочери твоего дяди! Скажи мне, пожалуйста, чтобы я сохранила это в тайне, в самой глубине своего сердца, по какой причине большой караван, о котором всегда говорит отец мой с визирем своим, еще не прибыл? И если у тебя есть какие-либо затруднения или сомнения по этому поводу, доверься мне со всей искренностью — и я сделаю все возможное, чтобы найти способ избавить тебя от любых неудобств.