Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— Это на твои сегодняшние расходы, о мой повелитель. Но — иншаллах — скоро ты увидишь великодушие своей покровительницы.

И я горячо поблагодарил ее, и поскольку я был покорен ею, то не смог удержаться, чтобы не сказать:

— Клянусь жизнью твоей, о госпожа моя, когда это дело закончится, к твоему удовлетворению, не согласишься ли ты выйти за меня замуж?

Но она рассмеялась и сказала мне:

— Но ты забываешь, о капитан Муин, что я уже замужем и связана обещаниями, верой и клятвой с той, которая владеет моим сердцем. Но только Аллах знает будущее! И ничего не случится, кроме того, что должно произойти. Уассалам!

Но на этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и, преисполненная скромности, не проговорила больше ни слова.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Но ты забываешь, о капитан Муин, что я уже замужем и связана обещаниями, верой и клятвой с той, которая владеет моим сердцем. Но только Аллах знает будущее! И ничего не случится, кроме того, что должно произойти. Уассалам!

И я вышел из ее дома, благословив ее, и без промедления отправился со своими людьми к кади, который, как только увидел меня, воскликнул:

— Бисмиллах![9] Вот мой должник! И где же мои деньги?

И я ответил:

— О господин кади, моя голова — ничто рядом с головой кади, и у меня нет никого, кто поддерживал бы меня на высоком посту. Но очевидно, что закон на моей стороне.

И разъяренный кади крикнул мне:

— Что ты имеешь в виду?! Так ты думаешь, что можешь оправдаться или избежать того, что тебя ждет, коль скоро ты не нашел эту девушку и мое имущество?! Эй, клянусь Аллахом! Между законом и тобой расстояние немалое!

Тогда я пристально посмотрел ему в глаза и рассказал удивительную историю, которую услышал и которая из обвиняемого сделала меня обвинителем. И эффект от нее оказался именно таким, как и ожидала молодая девушка, ибо кади от негодования увидел, что мир почернел пред очами его, и грудь его наполнилась великим гневом, и лицо его стало подобно красному перцу, и он воскликнул:

— Что ты такое говоришь, о самый наглый из служивых?! Разве ты не боишься делать такие предположения обо мне передо мной и в моем доме?! Но пусть, ведь это не имеет значения! Раз уж у тебя появились такие подозрения, ты можешь немедленно произвести обыск! И когда будет доказано, что ты поступил неосмотрительно, тогда твое наказание султаном будет еще более суровым!

И, говоря так, он стал похож на раскаленный докрасна котелок, в который налили холодной воды.

Тогда мы вторглись в его дом и обыскали его повсюду, во всех закоулках, сверху донизу, не пропустив ни одного сундука или шкафа. И в разгар этих поисков я не преминул заметить, как из комнаты в комнату убегала, чтобы скрыться от посторонних взглядов, очаровательная газель, в которую была влюблена моя спасительница. И я подумал: «Валлахи! Бисмиллах! Имя Аллаха на ней и вокруг нее! Какая стройность и какая гибкость! Какая элегантность, красота! Благословенна грудь, вскормившая ее, и хвала Творцу, Который отлил ее в форму совершенства!» И я начал понимать, как такая юница могла покорить другую, похожую на нее, и подумал: «Бутон розы иногда склоняется к бутону розы, а нарцисс — к нарциссу». И я был настолько доволен этим своим открытием, что мне захотелось без промедления познакомиться с этой изумительной юницей, чтобы она похвалила меня и не сочла лишенным проницательности и тонкой наблюдательности.

И вот мы добрались наконец до кухни в сопровождении разъяренного как никогда кади, не обнаружив ничего подозрительного и не найдя ни следов, ни останков девушки. Тогда я по указанию моей учительницы сделал вид, что сильно устыжен своим необдуманным поступком, и я извинился перед кади, который злорадствовал, видя мое смущение. Но все это было сделано лишь с целью скрыть подготовленный мною удар. А бородатый кади не преминул попасться в подготовленную для него паучью сеть и уже был готов обрушиться на меня, чтобы насладиться своим триумфом. И он сказал мне:

— Ну что же, наглый и лживый сукин сын, лжец и сын лжеца, во что превратились теперь твои угрозы, обвинения и оскорбительные подозрения?! Но будь спокоен, скоро увидишь, чего стоит неуважение к городскому кади!

А я тем временем прислонился к огромному кувшину для масла, с которого была снята крышка, и у меня при этом кружилась голова и был кающийся вид. Но вдруг я поднял голову и воскликнул:

— Клянусь Аллахом! Не знаю почему, но я чувствую, что из этого кувшина исходит запах крови! — И я заглянул в кувшин, погрузил в него руку, сказал: — Аллах акбар! Бисмиллах! — и вынул завязанную узлом и испачканную кровью одежду, которую бросила в этот кувшин, перед тем как исчезнуть, юница. И там была ее вуаль, туфли, платок с головы, рубашка, шальвары и другое белье, не помню уж какое, и все окровавленное.

При виде этого кади, как и ожидала юница, растерялся и оцепенел, и цвет лица его стал желтым, и кости его затряслись, и он рухнул на пол в обмороке, склонив голову между ног.