Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И она ответила на это так, как следовало отвечать, и между нами завязалась беседа, которая становилась все более и более сердечной. И она призналась мне, что, со своей стороны, увидев меня, почувствовала влечение ко мне.

И я воскликнул:

— Хвала Аллаху, Который делает мягкими сердца и нежными глаза газелей!

На что она опять дала соответствующий ответ и прибавила:

— Так как ты рассказал мне, кто ты, я не хочу, чтобы ты оставался в неведении относительно меня. — И, помолчав минуту, она сказала: — Знай, о Абулькассем, что я — любимая супруга султана и что зовут меня Сетт Лабиба. И вот, несмотря на всю ту роскошь, в которой я живу здесь, я несчастлива. Ибо, не говоря уже о том, что я окружена завистливыми соперницами, готовыми погубить меня, султан, который любит меня, не может удовлетворить меня, ибо Аллах, Который распределяет силу даже между петухами, забыл его при распределении Своем. И вот почему, увидев тебя под моим окном и заметив, что ты полон мужества и презираешь опасность, я убедилась, что ты сильный мужчина. И я позвала тебя для испытания. Теперь ты, в свою очередь, должен доказать мне, что я не ошиблась в своем выборе и что сила твоя соответствует твоей пылкости.

Тогда, о господин мой, я, который не нуждался в упрашиваниях, увидел, что мне остается только действовать, и, не желая терять драгоценного времени на стихи, которые принято петь при таких обстоятельствах, я прямо приступил к делу. Но в ту минуту, когда руки наши соединились, раздался глухой стук в дверь комнаты. И прекрасная Лабиба в испуге сказала мне:

— Никто не может стучать так, кроме султана! Мы попались! Мы погибли безвозвратно!

Тогда я подумал о лестнице в окне, чтобы спастись тем же путем, которым я взобрался. Но судьба устроила так, что султан явился как раз с этой стороны, и мне не оставалось никакой надежды на бегство. Поэтому, выбрав единственное, что мне оставалось, я спрятался под серебряную кровать, пока любимица султана поднималась, чтобы открыть ему.

И лишь только дверь открылась, султан вошел в сопровождении своих евнухов, и, прежде чем успел отдать себе отчет в случившемся, я почувствовал на себе двадцать страшных черных рук, которые вытащили меня из-под кровати, потащили как какой-то тюк и приподняли с полу. И евнухи эти, держа меня в руках, подбежали к окну, в то время как другие черные евнухи, с любовницей в руках, подбежали к другому окну. И все руки одновременно выпустили свою ношу, бросив нас с высоты дворца в Нил.

Но в судьбе моей было начертано, что я должен избегнуть смерти утопленника. Вот почему мне, хотя и оглушенному своим падением, удалось, опустившись на дно речного ложа, снова выбраться на поверхность воды и под покровом мрака достигнуть противоположного берега.

И, избегнув столь великой опасности, я не хотел уйти, не сделав попытки спасти ту, которую погубило мое неблагоразумие; и я кинулся в реку с еще большим пылом, чем вышел из нее, и плавал и нырял в различных направлениях, чтобы найти ее. Но все усилия мои оставались тщетными, и так как силы покидали меня, то я вынужден был, чтобы спасти душу свою, вернуться на землю. И в печали своей оплакивал я смерть этой восхитительной любовницы, говоря себе, что я не должен был приближаться к ней, находясь в руках несчастного жребия, ибо несчастный жребий заразителен.

И вот, удрученный горем и мучаясь угрызениями совести, бежал я поспешно из египетского Каира и направился в Багдад, Город мира.

И Аллах даровал мне безопасность, и я беспрепятственно прибыл в Багдад, хотя и в самом жалком положении, ибо денег у меня не было и от всего моего состояния остался в моем поясе один золотой динар. И как только пришел я на базар менял, я разменял свой динар на мелкую монету и, чтобы зарабатывать себе пропитание, купил ивовый лоток и лакомств, душистых яблок, бальзамов, сухого варенья и роз. И принялся я торговать у дверей лавок, продавая каждый день что-нибудь и зарабатывая достаточно, чтобы прожить следующий день.

И торговля шла недурно, так как у меня был хороший голос, и я объявлял о товаре своем не так, как багдадские купцы, выкрикивая его, а нараспев. И вот когда я однажды распевал голосом еще более чистым, чем обыкновенно, один почтенный шейх, владелец лучшей лавки на базаре, подозвал меня, выбрал одно душистое яблоко с моего лотка и, втянув в себя несколько раз его аромат, пригласил, все время пристально глядя на меня, присесть рядом с собою. И я сел, а он стал задавать мне различные вопросы, спрашивая меня, кто я такой и как меня зовут. Я же, сильно смущенный этими вопросами, отвечал:

— О господин мой, разреши мне умолчать о вещах, воспоминания о которых растравляют раны, начинающие уже залечиваться временем. Ибо одно только произнесение собственного имени было бы уже страданием для меня.