Тысяча осеней Якоба де Зута

Якоб поднимается по лестнице, шагая через две ступеньки. Едва он высунулся над уровнем крыши, налетает ветер. Якоб вцепляется в перила и ложится животом на дощатый пол. С колокольни в Домбурге Якоб не раз наблюдал, как приближается ураган из Скандинавии, но восточный тайфун особенно грозен, словно одушевленное злобное существо. Среди дня сгустились сумерки, деревья на горных склонах мотает в разные стороны, черная вода в бухте вздыбилась гребнями волн, брызги долетают до кровель Дэдзимы, деревянные строения скрипят и стонут. На «Шенандоа» бросили третий якорь; старший помощник на шканцах выкрикивает беззвучные приказы. Дальше к востоку точно так же суетятся матросы-китайцы на торговых судах, закрепляя груз. Площадь Эдо опустела, только движется по ней паланкин переводчика; выстроившиеся в ряд платаны гнутся и машут ветвями на ветру; не летают птицы; рыбачьи лодки вытащены на берег и связаны вместе. Нагасаки окапывается в преддверии скверной, очень скверной ночи.

«Какая из этих сотен крыш – твоя?»

На Перекрестке комендант Косуги подвязывает веревку колокола.

«Сегодня Огава не передаст словарь», – вдруг понимает Якоб.

Туми и Барт заколачивают досками дверь и ставни Садового дома.

«И письмо, и подарок у меня вышли неуклюже и наспех, – думает Якоб, – но ухаживать как следует, со всеми тонкостями, здесь невозможно».

В саду что-то с грохотом обрушивается.

«По крайней мере, я могу больше не ругать себя за трусость».

Маринус и Элатту, надрываясь, грузят в тачку деревца в глиняных горшках…

…И двадцать минут спустя две дюжины яблоневых саженцев надежно укрыты в больничном коридоре.

– Я… Мы! – Запыхавшийся доктор показывает на молоденькие деревца. – Мы у вас в долгу.

Элатту поднимается по лестнице в темноту и ныряет в люк.

– Я поливал эти саженцы. – Якоб тоже еле переводит дух. – Как же я могу их оставить без защиты?

– Я сам и не догадался бы, что соленая вода им повредит. Элатту подал мне мысль. Я эти саженцы вез от самого Хаконе. И они могли погибнуть, не успев получить крещение латинскими двойными именами. Нет хуже дурака, чем старый дурак!

– Ни одна живая душа не узнает, – обещает Якоб. – Даже Клаас.

Маринус хмурится, переспрашивает:

– Клаас?

– Тот садовник. – Якоб отряхивает одежду. – У ваших тетушек.

– Ах он! Славный Клаас давным-давно преобразовался в компост.

Надвигающийся тайфун завывает, словно тысяча волков. На чердаке зажжена лампа.

– Побегу-ка я к себе, в Высокий дом, – говорит Якоб, – пока еще можно.

– Дай бог, чтобы к утру он остался таким же высоким.

Якоб открывает дверь на улицу, а ветер тут же ее захлопывает с такой силой, что секретаря отбрасывает назад. Выглянув наружу, Якоб с доктором видят, как по Длинной улице катится бочонок и возле Садового дома разбивается в щепу.

– Лучше укройтесь у нас наверху, – приглашает Маринус, – пока не утихнет.

– Не хочется быть незваным гостем, – отвечает Якоб. – Вы посторонних не жалуете.

– Какая польза будет моим студиозусам от вашего трупа, если вы разделите судьбу того злосчастного бочонка? Поднимайтесь первым, не то, если я свалюсь, изувечимся оба…

* * *

Шипящая лампа озаряет сокровища, что хранятся у Маринуса на книжных полках. Якоб, вывернув шею, вглядывается в названия: Novum Organum Фрэнсиса Бэкона, Versuch die Metamorphose der Pflanzen zu erklären

Гёте, «Тысяча и одна ночь» в переводе Антуана Галлана.

– Печатное слово – это пища, – говорит Маринус. – А вы, Домбуржец, изголодались, как вижу.

«Система природы» Жан-Батиста Мирабо – как известно каждому племяннику пастора в Голландии, это псевдоним атеиста барона Гольбаха; и Вольтеров «Кандид, или Оптимизм».

– Тут хватит ереси, чтобы сокрушить ребра инквизитору, – замечает Маринус.

Якоб ничего не отвечает. На глаза ему попадаются Philosophiae Naturalis Principia Mathematica Ньютона, «Сатиры» Ювенала, Дантов «Ад» в оригинале – на итальянском – и Cosmotheorus их с Маринусом соотечественника, Христиана Гюйгенса. И это всего одна полка из двадцати, а то и тридцати, во всю ширину чердака. На письменном столе лежит объемистый том ин-фолио: «Остеография» Уильяма Чеселдена.

– Смотрите, кто вас тут ждет, – говорит доктор.

Якоб рассматривает подробности рисунка, и дьявол пробуждает в его душе семя сомнений.

«Что, эта машина из костей и есть человек?»

Ветер лупит по стенам, как будто на улице уже валятся деревья.

…«А Божественная любовь – не более чем способ создавать новые, младенческие костяные машины?»

Якоб вспоминает вопросы настоятеля Эномото при их единственной встрече.

– Доктор, вы верите в существование души?

Он ждет от Маринуса мудреного и загадочного ответа.

– Да.

– Так где же она помещается? – Якоб указывает на кощунственно-благочестивый скелет.

– Душа – не существительное. – Доктор насаживает зажженную свечу на металлический штырь. – Она глагол.

Элатту приносит два кувшина горького пива и сладкие сушеные фиги…