Тысяча осеней Якоба де Зута

Оттаявший снег падает со старой сосны с гулким шумом.

«Хватит врать. — Жирная Крыса наблюдает из‑под деревянного настила. — И перестань сопротивляться».

— Действительно, сестра… — Савараби медлит. — В сравнении с тем, как страдают уродливые девушки…

«Богиня, — говорит Жирная Крыса, поднимаясь на задних лапках, — твоя нежная, любящая мать».

— …там внизу, — продолжает Савараби, — это место — дворец.

Белка, которую кормили Асагао и Хотару, стремительно вскарабкивается по одной из колонн внутреннего двора.

Голый пик так резко выделяется на фоне неба, будто вырезан иглой по стеклу.

«Мое похищение — преступление, — Орито этих слов не произносит, — и мой ожог его не умаляет».

— Давай закончим с матрасами, — предлагает она, — прежде чем другие подумают, что мы ничего не делаем.

Все поручения выполнены задолго до вечера. Солнечный треугольник все еще лежит на бассейне во дворе. В Длинном зале Орито помогает экономке Сацуки с починкой ночных рубашек: шитье, находит она, притупляет ее тоску по «Утешению». С Тренировочной площадки за воротами долетает шум: монахи упражняются с бамбуковыми мечами. Уголь и сосновые иглы трещат и щелкают в жаровне. Настоятельница Изу сидит во главе стола, вышивая короткую мантру на одном из капюшонов, одеваемых сестрами в день Одаривания. На Хашихиме и Кагеро — кроваво — красные кушаки, отмечающие их значимость перед Богиней; они пудрят друг другу лицо, потому что даже монахиням с высоким рангом запрещено пользоваться зеркалами. С плохо скрываемым злорадством Умерае спрашивает у Орито, оправилась ли она после такого разочарования.

— Я учусь, — у Орито получается ответ, — подчиняться желанию Богини.

— Конечно, Богиня, — Кагеро убеждает Орито, — выберет тебя в следующий раз.

— Голос самой новой сестры, — делится наблюдением слепая Минори, — теперь звучит гораздо счастливее.

— Много ей понадобилось времени, — бормочет Умегае, — чтобы пелена спала с ее глаз.

— На привыкание к Дому, — отвечает Кирицубо, — требуется время: вспомни ту бедную девушку с острова Гото? Она плакала каждую ночь два года кряду.

Голуби хлопают крыльями и курлычут под карнизами внутреннего двора.

— Сестра с Гото нашла счастье в трех здоровых Дарах, — напоминает настоятельница Изу.

— Но счастье закончилось, — вздыхает Умегае, — с четвертым, от которого она умерла.

— Не надо беспокоить мертвых, — голос настоятельницы резок, — без причины вытаскивая наружу дурное, сестра.

Бордовая кожа Умегае прячет краску стыда, и она кланяется, прося прощения.

Другие сестры, подозревает Орито, вспоминают об ее предшественнице, повесившейся в келье.

— Что ж, — говорит слепая Минори, — я бы хотела спросить самую новую сестру, что помогло ей принять наше жилище как ее дом?

— Время, — Орито вставляет нитку в иголку, — и терпение моих сестер.

«Ты врешь, — пыхтит чайник, — даже я слышу, как ты врешь…»

Все острее она жаждет «Утешения», замечает Орито, и это самый худший трюк Дома.

— Я благодарю Богиню каждый день, — говорит сестра Минори, настраивая кото, — за то, что привела меня в этот Дом.

— Я благодарю Богиню, — Кагеро рисует брови Хашихиме, — сто восемь раз перед завтраком.

Настоятельница Изу говорит: «Сестра Орито, в чайник надо долить воды…»

Когда Орито опускается на колени на каменную плиту у бассейна, чтобы зачерпнуть ковшом ледяной воды, отблеск света на мгновение превращает воду в зеркало, такое же идеальное, как у голландцев. Орито не видела своего лица со времени ее похищения в Нагасаки, и увиденное приводит в ужас. Лицо в бассейне с серебряной пленкой — ее, но на три-четыре года старше. «А мои глаза?» Они потускнели и погрустнели. «Еще один трюк этого Дома». Она не уверена. «Я видела такие глаза в мире внизу».

Она едва узнает песню дрозда, которая доносится со старой сосны.

«Что… — мысли Орито путаются, — …что я хотела вспомнить?»

Сестры Хотару и Асагао зовут ее из коридора.

Орито машет в ответ, замечая ковш в другой руке, и вспоминает, зачем ее послали. Она смотрит на воду и вспоминает глаза проститутки, которую лечила в Нагасаки, в борделе, хозяевами которого были два брата, наполовину китайцы. У девушки были сифилис, туберкулез, воспаление легких, и только Девять Мудрецов могли знать, что еще, но ее волю сломило пристрастие к опиуму.

— Но Аибагава-сан, — умоляла девушка, — мне не нужны другие лекарства.

«Притворившись, что приняла законы Дома, — думает Орито,

— Когда-то прекрасные глаза проститутки сверлят ее из темных кругов.

…ты проходишь половину пути к принятию законов Дома.

Орито слышится веселый смех учителя Сузаку у ворот.

Желание и нужда в «Утешении» протащат тебя по оставшейся половине…

Стражник — аколит у ворот кричит: «Внутренние ворота открыты, сестры!»

…а коли тебе так его хочется, то чего продолжать сопротивляться?»

— Если ты не подчинишь себе это желание, — говорит девушка в бассейне, — то станешь такой же, как они.

«Я должна прекратить принимать зелье Сузаку, — решает Орито. — С завтрашнего дня».

Волна уходит из бассейна через замшелые решетки.

«Мое «завтра», — понимает она, — означает, что я должна прекратить принимать его сегодня».