Тысяча осколков тебя (ЛП)

Он кивает. Даже такая мелочь, как то, что я говорю ему быть осторожным, для него как приманка. Повод надеяться. Я хотела бы сказать, что он может надеяться; я хотела бы знать это сама.

Потом Пол поворачивается и уходит от меня, направляясь прямо к пассажирскому входу в аэропорт. Но прямо перед тем, как скрыться из виду, он в последний раз смотрит на меня через плечо.

"Мы найдём друг друга", — говорю я себе, когда он исчезает. Мы всегда находим.

Я беру Жар-птицу в руку, считая секунды, прежде чем смогу последовать за ним.

Перевод выполнен для сайта https://vk-booksource.net

 

Глава 24

На этот раз, попадая в новую версию себя, я просыпаюсь. Я чувствую себя так, словно только что легла в постель. Я неловко поднимаюсь на локти, чтобы осмотреться. Хотя это спальня гораздо меньше той, что была у меня дома, она определённо моя. На ближайшей стене висят картины, на прикроватном столике яркий шарф, который выглядит как вещь, которую я могла бы носить.

Должно быть, стоит глухая ночь, если судить по темноте в моей комнате. Это заставляет меня задуматься о том, где я. Если Жар-птица позволяет мне путешествовать по измерениям, то оно не позволяет прыгать через время. Поскольку я вышла из дома в Калифорнии после обеда, я должна быть с другой стороны Земли, в каком-то месте, где еще очень рано, или очень поздно.

На стене три более чем знакомых портрета: мама, папа и Джози смотрят со своих холстов. Если мы вместе, это измерение вероятно нормальное.

Однако портреты здесь другие: у мамы волосы короче, волосы Джози завязаны в хвост. Папа кажется более живым, менее отвлеченным. И моя техника не совсем та же самая: я накладываю слои краски сложнее, больше похоже на то, как работают импрессионисты. Это отличается одновременно от моего обычного фотореалистичного стиля, и нежных, детализированных рисунков Великой Княжны Маргариты. Я провожу пальцем по картине с изображением Джози, чувствуя выпуклые грани и изгибы засохшей краски.

На моём прикроватном столике начинает звонить будильник, играя ту же самую поп мелодию, что и дома. Выключив его, я хмурюсь на время: 7:00 утра. Даже зимой я бы ожидала свет за окном в этот час. Потом я вспоминаю Россию, и то, что в Петербурге было только несколько часов дневного света днём в декабре. Здесь мы тоже живем на далеком севере?

Я скидываю ноги с постели и подхожу к тёмным, странно изогнутым окнам, надеясь получить представление о своём окружении. Посмотрев наружу, сперва я ничего не вижу...

... и потом стайка тропических рыб проплывает мимо.

Снаружи темно, потому что мы под водой.

Что же, это ново.

Мой дом оказывается океанографической станцией Салацией, расположенной в центре Кораллового Моря. Салация, это одна из наиболее сложных станций своего типа в мире, поэтому человек, возглавляющий её — выдающийся океанографист доктор Генри Кейн.

Быстрый поиск в интернете открывает, что в этом измерении, Мировой океан поднялся гораздо быстрее и выше чем дома, это больше похоже на сценарий глобального потепления через 100 лет. Случилось ли это из-за большей степени загрязнения? Или из-за какого-нибудь другого феномена? Верьте или нет, политики всё ещё спорят об этом на планете, с континентами, которые имеют совершенно другую форму в отличие от тех, которые я помню. Пока люди ломают копья по поводу причин, человечеству пришлось найти новый способ выживания. Большинство людей продолжают жить на суше, иногда в новых городах, которые не существуют в моём измерении, иногда в полуакватических новых версиях. Нью-Йорк выглядит сейчас больше похожим на Венецию. Но увеличивается количество людей, селящихся в воде, на огромных кораблях, которые функционируют как города или научные станции, наподобие этой.

Здесь океанография — самый важный предмет для научного изучения. Что происходит с жизнью на глубине: уровень железа, кислорода и загрязнения в водах, поведение приливов и отливов, волн — эта информация нужна людям, чтобы создать новое общество, которому придется быть хотя бы частично акватическим. Поэтому папа не оставил океанографию, чтобы посвятить себя маминым исследованиям, здесь мама тоже занялась ей, и они встретились на научном судне. (По крайней мере, основываясь на записях о них в Википедии, мои родители здесь не так знамениты, как дома, но все равно в интернете можно найти их биографии). Мы на Салации уже пять лет. Для меня это дом.

Но на океанографической станции никто не проводит время зря, даже дети. Все живущие здесь должны тяжело работать, чтобы станция функционировала, как я понимаю, когда на моем компьютере возникает "Список заданий на день".

Поэтому я залезаю на одну из технических труб перед завтраком, чтобы вручную проверить датчики (что бы это ни значило). Я поднимаюсь сквозь воду, которая меняется от почти черной до прозрачной голубой, а потом выхожу на дневной свет. От вида океана, простирающегося до горизонта во всех направлениях, у меня перехватывает дыхание. Отблески света на волнах ежесекундно меняются и переливаются, и это ослепляет меня.