Тысяча осколков тебя

Соединенные Штаты Америки существуют, но о них думают, как об отдаленной провинции. (Я не знаю, правда это или нет, но все в Санкт-Петербурге с этим согласятся.) В Европе всё еще королевская власть, включая, конечно, Дом Романовых. Мужчина, которого все считают моим отцом, это Царь Александр V, Император Всея Руси. Насколько я могу судить, в этом измерении не было эквивалента Ленина или Троцкого. Это хорошо, потому что у меня нет желания повторять судьбу Анастасии, быть застреленной в подвале, чтобы потом все сумасшедшие женщины Европы притворялись бы мной следующие пятьдесят лет.

Собрание энциклопедий в кожаном переплете на нижней полке содержит статью о Доме Романовых. В ней я прочитала о том, что Царь Александр женился на молодой дворянке Софии Коваленко. С неё у него было четверо детей: Царевич Владимир, Великая Княжна Маргарита (то есть, я), Великая Княжна Екатерина (официальное имя для девочки, которая показывала мне язык) и наконец Великий Князь Пётр.

Моя мать умерла, давая жизнь своему четвертому ребенку.

Мама и папа всегда говорили, что беременность для неё «сложна», но я никогда не осознавала, что это означало «опасна». Здесь, понимаю я, Царь постоянно требовал еще детей, вынуждая её беременеть, пока она, в итоге, не умерла в родах младшего сына.

Они вырезали его из неё после её смерти. Я пожалела, что прочитала это.

Моя мама — ученый. Она — гений. Она сильная и жесткая, и, ладно, она может быть немного глуповата в обычной жизни, плюс она совсем её не понимает, но она всё равно моя мама. Она может дать миру больше, чем почти все, о ком я могу подумать.

Царь Александр думал, что она может предложить только наследников Престола, поэтому он, заставил её размножаться до смерти.

Я поднимаю серебряную фоторамку с ночного столика. В ней овальный портрет, слегка туманная черно-белая фотография, на которой изображена моя мама с более младшими версиями меня, Владимира и Кати. Она одета в замысловатое платье с длинным рукавом и её руки защищающим жестом обхватывают меня и Владимира, и то, как она улыбается маленькой Кате на своих коленях, говорит мне о том, что в ней есть что-то общее с нашей вселенной.

Но недостаточно. Здесь у моей матери никогда не было возможности изучать науку. Что интересовало её в этом мире? Чем она занимала свой острый, живой ум? Смотрела ли она когда-нибудь на Царя Александра с любовью и доверием, как на моего отца?

И здесь, Джози не родилась. Папа, похоже, мимолетно присутствовал в её жизни, и мне было почти невозможно это представить.

Трясущимися руками я ставлю фотографию обратно на место, я не могу вынести даже мысли о том, что случилось с моей матерью. Я падаю обратно на гору пуховых подушек и делаю медленные, глубокие вдохи.

Мои глаза переходят на полоску света, виднеющуюся под дверью моей спальни. Все это время этот свет прерывался двумя темными линиями, тенью сапог Пола, который охранял меня снаружи. Но очевидно, даже личному гвардейцу Великой Княжны дозволялось спать. Энциклопедия информировала, что я живу в Санкт-Петербурге, а именно в Зимнем Дворце.

Что насчет Тео? Если он существует в этом измерении, он, возможно, будет в Соединенных Штатах, или, может быть, в Нидерландах, откуда происходят его родители. Моё сердце падает, когда я понимаю, что в мире, где самые быстрые путешествия происходят по железной дороге, Тео ни за что не доберется до меня сегодня или завтра, или даже через несколько недель. Зная о знаменитой жестокости русских зим, очень возможно, что он не доберется до весны. Даже если он умудрится доехать до Санкт-Петербурга, как он сможет добиться аудиенции с Великой Княжной?

Всё хорошо, говорю я себе. Ты найдешь Полковника Азаренко завтра. В любом случае, здесь Пол. Тебе больше никто не нужен.

Мой ум наполняется мыслями о Поле. Как я могла совершенно не понимать его?

— Другими словами, — говорила я. — Ты пытаешься доказать существование судьбы.

Я помню эту сцену так же отчетливо, как и в тот день. Тео якобы выгоревшей футболке RC Cola. Пол в одной из своих непримечательных серых футболок, которые, как я знала, он носил только потому, что не догадывался, как они подчеркивали его мышцы. Я заправляла волосы за уши, пытаясь выглядеть и чувствовать себя такой же взрослой, как они. Все мы вместе в большой комнате, окруженные мамиными растениями и летним теплом, льющимся из открытой двери на веранду.

Я шутила, говоря о судьбе, но Пол медленно кивнул, как будто я сказала что-то умное.

— Да. Именно.

Хотя я знала, что Тео считал идею глупой, она меня заинтриговала. Каждый раз, когда физические обсуждения вокруг меня от сложных формул переходили к утверждениям, которые я понимала, я хваталась за них. Поэтому я села рядом с Полом за радужный стол и сказала:

— Как это тогда устроено? Судьба?

Он склонил голову, стесняясь меня даже после года, в течение которого он практически жил в моём доме. Но, как любой ученый, он был так поглощен идеями, что не мог долго о них молчать. Он сложил свои большие ладони так, что они соприкасались кончиками пальцев, держа их передо мной, как образ зеркала.