Тысяча сияющих солнц

Тарик очень возмужал, раздался в плечах, перерос Лейлу на целую голову. Он брился, носил брюки со стрелками, черные блестящие мокасины; рубашки с короткими рукавами только подчеркивали его рельефные мускулы – спасибо старым ржавым гантелям, с которыми он каждый день упражнялся во дворе. Разговаривал он теперь, как бы слегка набычившись, а когда смеялся, приподнимал одну бровь. Улыбка у него сделалась снисходительно-веселая. Он давно уже не брился наголо и полюбил картинно встряхивать шевелюрой.

Когда Тарика в очередной раз выставляли из кухни, Лейла не удержалась, украдкой глянула на него. Ее взгляд мама заметила (хотя Лейла как ни в чем не бывало ссыпала в миску с подсоленным йогуртом огурцы) – и всепонимающая улыбка тронула ее губы.

Мужчины накладывали себе еды и выходили во двор. Как только они удалились, женщины расположились на полу в гостиной у заставленной яствами скатерти.

Когда с едой было покончено и настало время пить чай, Тарик слегка мотнул головой и выскользнул за дверь.

Через пять минут Лейла тоже вышла. Тарик ждал ее на улице, дома за три от них, – с сигаретой в зубах подпирал стену возле узкого прохода между двумя дворами и напевал старинную пуштунскую песню из репертуара Устада Аваль Мира.

Да зе ма зиба ватан,Да зе ма дада ватан.(Это наша прекрасная родина,Это наша любимая родина.)

Курить он начал, когда связался с этой своей новой компанией – брюки со стрелками, рубашки в обтяжку, – Лейла терпеть этих парней не могла. Наодеколонятся, сигареты в зубы – и шляться по улицам, самодовольно улыбаясь, отпуская шуточки, цепляясь к девушкам. Один из его новых друзей, чем-то похожий на Сильвестра Сталлоне, даже требовал, чтобы его называли Рембо.

– Мама тебя убьет, если узнает, что ты куришь. – Прежде чем скользнуть в тупичок, Лейла хорошенько осмотрелась.

– А она и не узнает. – Тарик посторонился. – Ты, что ли, ей расскажешь?

Лейла топнула ногой:

– Доверив свою тайну ветру, не вини деревья.

Тарик улыбнулся, приподняв бровь:

– Кто это сказал?

– Халиль Джебран[40].

– Все-то она знает.

– А ну дай сигарету.

Тарик покачал головой и заложил руки за спину. Новая поза: спиной к стене, руки сзади, во рту сигарета, нога небрежно выставлена в сторону.

– Не дашь?

– Тебе курить не пристало.

– А тебе пристало?

– Зато девушкам нравится.

– Каким еще девушкам?

– Они говорят, это привлекает. – Ничего подобного.

– Нет?

– Уверяю тебя.

– Так девушкам не нравится?

– У тебя вид, как у полоумного, у хила. – Ты меня просто убиваешь.

– Так что за девушки-то?

– Ревнуешь?

– Интересуюсь из вежливости.

– Нам нельзя быть вдвоем. – Тарик закурил еще сигарету и скосил глаза. – Наверняка сейчас судачат о нас.

У Лейлы в ушах зазвучали мамины слова: «Представь, что у тебя в руке птичка-майна. Стоит чуть разжать кулак, и она – раз! – и улетела». Она ощутила укол совести. Но угрызения мигом сменила радость. Ведь Тарик сказал нас. И как сказал! Просто мороз по коже. И он не хотел этого говорить – само вырвалось. Значит, что-то между ними есть.

– И о чем они судачат?

– Что мы плывем в лодке по Реке Греха, – серьезно произнес Тарик. – И жуем при этом Пирог Дерзости.

– А ниже по течению нас поджидает Рикша Злонравия? – подхватила Лейла.

– С Курмой Святотатства наготове.

Они засмеялись.

– Тебе идут длинные волосы, – заметил Тарик.

Хоть бы не покраснеть, подумала Лейла. – Решил сменить тему?

– А какая у нас была тема?

– Пустоголовые девушки, которые находят тебя привлекательным.

– Ты же сама знаешь.

– Что я знаю?

– Для меня существуешь только ты.

У Лейлы закружилась голова. Но на лице у Тарика, как назло, ничего прочитать было невозможно – тупая веселая ухмылка и прищуренные грустные глаза.

А истина где – посередине?

Тарик затоптал сигарету здоровой ногой. – Что ты думаешь насчет всего этого? – Насчет праздничного ужина?

– И кто у нас полоумный? Насчет моджахедов.

– А-а-а.

Она принялась пересказывать слова Баби насчет неравного брака оружия и самолюбий, как вдруг от их дома донесся шум какой-то возни, вскоре сменившийся руганью и криками.

Лейла сорвалась с места. Тарик похромал за ней.

Понося друг друга последними словами, по земле катались двое мужчин. Рядом с ними валялся нож. В одном из дерущихся Лейла опознала человека, который недавно с жаром рассуждал о политике. Вторым был тот, кто заправлял шампурами. Их пытались разнять. Баби стоял в стороне – у стены, рядом с плачущим отцом Тарика.

Оказалось, любитель политики, пуштун по национальности, обозвал Ахмада Шах-Масуда «предателем» – тот в восьмидесятых «заключил сделку с Советами». Повар (таджик) потребовал взять эти слова обратно. Пуштун отказался. Тогда таджик заявил, что Масуд Масудом, а вот сестра пуштуна точно давала советским солдатам. Завязалась драка. Кто-то (до сих пор неясно кто) обнажил нож.

Тарик – к ужасу Лейлы – вдруг оказался в самой гуще. Один миротворец тем временем успел сцепиться с другим миротворцем. На свет божий явился второй нож.