Тысяча сияющих солнц

Наверху, в комнате у Мариам, Залмай начинает капризничать. Сначала он кидает мячик в пол, в стены, пока Мариам не делает ему замечание. Дерзко глядя ей в глаза (ты, мол, для меня не указ), мальчишка не унимается. Потом они перекатывают друг другу по полу игрушечную «скорую помощь» с надписью красными буквами на боку. От Мариам – к Залмаю, от Залмая – к Мариам.

Мимо Тарика Залмай прошмыгнул, прижав к груди мячик и засунув большой палец в рот – верный знак, что он в тревоге. На Тарика он глядел с величайшим подозрением.

– Кто этот человек? – снова и снова спрашивает он у Мариам. – Он мне не нравится.

Мариам начинает было объяснять, что мама и этот дядя выросли вместе, но Залмай даже не слушает – возится со «скорой помощью», поворачивает ее задом наперед и вдруг заговаривает про мячик.

– Где он? Где мячик, который мне купил Баба-джан? Где-где-где? Хочу мячик! Хочу! – Голос его срывается на визг.

– Да где-то здесь, – пытается успокоить его Мариам.

– Нет, он пропал! – истошно кричит Залмай. – Я знаю, он исчез! Где он? Где мой мячик?

– Вот он! – Мариам выуживает вожделенную игрушку из-под шкафа.

– Нет, не он! – в голос рыдает Залмай, сжав кулачки. – Это не тот! Дай мне настоящий! Где настоящий? Где-где-где?

Входит Лейла, берет сына на руки, вытирает ему мокрые щеки, гладит по кудрявой голове, шепчет на ушко ласковые слова.

Мариам выходит из комнаты и останавливается у лестницы. Сверху ей видны только вытянутые длинные ноги сидящего на полу Тарика, настоящая и протез, в штанах цвета хаки.

А в гостиной даже ковра нет, какой позор! Постойте! А ведь этот швейцар, которого они встретили в «Интерконтинентале», когда звонили в Герат, ей и вправду знаком! Только тогда на нем была тюбетейка и темные очки, вот она его сразу и не признала! Да и давненько это было, целых девять лет прошло. Он еще все вытирал лоб носовым платком и просил пить…

Вот оно что, оказывается! А таблетки он глотал тоже только для виду? И кто из них сочинил всю эту историю, да с такими убедительными подробностями? И сколько Рашид заплатил Абдулу Шарифу – или как там его на самом деле зовут – за представление, разыгранное перед Лейлой, за весть о смерти Тарика?

18

Лейла

– Я сидел в одной камере с парнем, двоюродный брат которого подвергся публичной порке за то, что рисовал фламинго, – рассказывал Тарик. – Он просто свихнулся на этих фламинго. Целые альбомы, десятки картин маслом с изображениями этих птиц. Они у него стояли в воде, грелись на солнышке, взлетали на фоне закатного неба.

– Фламинго, ну надо же, – произнесла Лейла.

Она тоже сидела на полу у стены, не сводя глаз со здоровой ноги Тарика, согнутой в колене, и ей ужасно хотелось опять припасть к нему, обхватить за шею, снова и снова назвать по имени, прижаться к широкой груди, как давеча у калитки. Но она не смела. И так уже осрамилась дальше некуда.

Но хоть прикоснуться-то к нему можно, убедиться еще раз, что Тарик – настоящий, живой, не призрак и не выходец с того света?

– Точно, – подтвердил Тарик. – Фламинго. Когда талибы нашли картины, больше всего их разозлили длинные голые птичьи ноги, – продолжал он. – Они связали двоюродному брату ноги, всыпали палками по пяткам и сказали: либо ты придашь картинам приличный вид, либо мы их уничтожим. И несчастный художник взялся за кисть и пририсовал каждой птице штаны. Вот так на свет появились угодные исламу фламинго.

Лейла фыркнула, но постаралась сразу подавить смех. Ей было стыдно за свою щербатую улыбку, за желтые зубы, за распухшую губу, за ранние морщины. Неумытая, непричесанная – в каком виде она предстала перед Тариком?

– Но все-таки последним посмеялся он, художник. Штаны-то он намалевал акварельными красками. И когда талибы ушли, он просто смыл акварель.

Тарик улыбнулся – Лейла отметила про себя, что у него тоже нет переднего зуба, – и зачем-то посмотрел на свои руки.

– Точно.

На нем был паколь, тяжелые высокие ботинки и черный шерстяной свитер, заправленный в брюки. А ведь раньше он был куда веселее, не делал пальцы домиком, не повторял «точно». Неужели то, что он теперь взрослый человек, так пугает ее? И эти его неторопливые движения, эта утомленность… Да ведь ему целых двадцать пять лет! Высокий, гибкий, бородатый. Лицо обветренное, загорелое (и какое красивое!), руки покрыты мозолями, вены набухли. Лысеть начал. И карие глаза словно выцвели. Или, может, в комнате просто мало света?

Лейле вспомнилась мама Тарика, ее выгоревший парик, неторопливые манеры, мудрая улыбка. И его отец – с лукавыми глазами и неизменной шутливостью. Еще у калитки, захлебываясь слезами, Лейла поведала, какие вести дошли до нее о судьбе Тарика и его родителей. Он только головой покачал. И сейчас она желала знать, что с ними случилось на самом деле.

– Родители умерли, – печально произнес Тарик.

– Ой, извини. Мои соболезнования.

– Вот так. Не будем об этом. – Он вытащил из кармана сверток и протянул ей: – Держи. Это тебе от Алены с наилучшими пожеланиями.

Внутри оказался кусок сыра, обернутый в пластик.

– Алена. Красивое имя. – Лейла постаралась, чтобы голос не дрожал. – Твоя жена?