Тысяча сияющих солнц

Войны изуродовали афганские дороги между Кабулом, Гератом и Кандагаром. Теперь в Герат проще всего попасть через Иран, через город Мешхед. В Мешхеде Лейла с мужем и детьми ночуют в гостинице и пересаживаются на другой автобус.

Город – шумный, многолюдный. Лейла смотрит на мелькающие за окном парки, мечети, рестораны. Когда они проезжают мимо усыпальницы имама Резы – восьмого из шиитских имамов[61], – Лейла привстает со своего места, чтобы получше рассмотреть сверкающие изразцы, изящные минареты, золотой купол, любовно сохраненные и отреставрированные. И вспоминает гигантские статуи Будд, которые афганцы не сумели сберечь. Ветер из долины Бамиана несет частички взорванных древних шедевров.

Езды до афгано-иранской границы почти десять часов. Чем ближе к границе, тем более безрадостным, диким, безлюдным делается пейзаж за окном.

По пути им попадается лагерь афганских беженцев – облако желтой пыли, черные палатки, жестяные постройки.

Лейла берет Тарика за руку.

В Герате большинство улиц замощены, обсажены душистыми елями, зеленеют парки, восстанавливаются здания, светофоры работают, перебоев с электричеством нет. Лейла слышала, что полевой командир Исмаил-хан[62], в чьей власти оказался Герат, значительную часть таможенных платежей, собранных на афгано-иранской границе, направляет на благоустройство города, вопреки распоряжениям из Кабула. Таксист, который везет их в гостиницу «Муваффак», отзывается о губернаторе с боязливым почтением.

За двухдневное пребывание в гостинице приходится заплатить чуть ли не пятую часть всех их сбережений. Но иначе не получается – долгая поездка из Мешхеда измучила детей. Пожилой портье, вручая Тарику ключи от номера, говорит, что в отеле живет много журналистов и работников благотворительных организаций.

– У нас как-то ночевал сам Бен Ладен, – хвастается вполголоса портье.

В номере две кровати, ванная, из крана течет холодная вода. На стене портрет поэта Абдаллаха Ансари. Из окна открывается вид на оживленную улицу внизу, на парк с замощенными кирпичом дорожками и ухоженными клумбами. Дети недовольны, что в комнате нет телевизора, – привыкли. Впрочем, они скоро засыпают, да и родители вслед за ними. Ночью Лейле снятся тревожные сны, она даже раз просыпается. А вот что снилось – не помнит.

На следующее утро они завтракают вареными яйцами, пьют чай со свежим хлебом и айвовым вареньем. Потом Тарик ловит ей такси.

– Ты точно хочешь ехать одна, без меня? – спрашивает Тарик.

Азиза держит отца за руку, Залмай жмется к его ноге.

– Точно.

– Я волнуюсь за тебя.

– Все будет хорошо. Обещаю. Сходи с детьми на базар. Купи им что-нибудь.

Когда такси отъезжает, Залмай, весь в слезах, тянется к Тарику. Это радует Лейлу. И рвет ей душу.

– Ты не из Герата, – заключает таксист. У него темные волосы до плеч – теперь многие носят такие, как бы назло талибам, впрочем, изгнанным, – шрам над губой разрезает усы. На ветровом стекле со стороны водителя фотография розовощекой девушки с косичками.

Лейла говорит, что целый год прожила в Пакистане и теперь возвращается в Кабул, в свой родной район Дих-Мазанг.

За окном медники припаивают ручки к кувшинам, седельники раскладывают на солнце куски сыромятной кожи для просушки.

– А сам ты долго живешь в Герате, брат? – спрашивает Лейла.

– Всю свою жизнь. Я здесь родился. Все прошло у меня на глазах. Ты помнишь восстание?

Лейла хочет ответить, но таксист ее перебивает:

– Март 1979 года, за девять месяцев до советского вторжения. В Герате убили нескольких советских специалистов. В ответ последовал трехдневный обстрел. Танки и вертолеты разносили в прах дома, разрушили один минарет. Две мои сестры погибли тогда, одной было всего двадцать лет. Это она. – Таксист постучал пальцем по фото.

– Прими мои соболезнования.

«Да, у каждого афганца, кого ни возьми, жизнь полна печалей и потерь, – думает Лейла. – И все-таки люди не вешают нос. Взять меня… удивительно, как мне самой удалось выжить. А ведь как здорово, сижу вот живехонька… и даже сочувствую чужому горю».

Деревушка Гуль-Даман вся состоит из глинобитных домиков, и лишь некоторые обнесены забором. Женщины с потемневшими от солнца лицами готовят на открытом воздухе еду, из черных котлов поднимается пар. Мужчины тащат тележки, груженные камнями, останавливаются и смотрят вслед машине. За такси несутся дети. Шофер вертит руль, автомобиль огибает кладбище, посреди которого видна старая усыпальница. Оказывается, здесь похоронен местный суфий.

Вот и ветряная мельница. В тени ее неподвижных ржавых крыльев возятся трое мальчишек, лепят что-то из глины. Таксист опускает стекло и высовывается из окна. Отвечает мальчик постарше, тычет пальцем вдоль дороги. Шофер благодарит и подъезжает к указанному месту.

Одноэтажный дом обнесен стеной, из-за забора свешиваются ветки деревьев.

– Я недолго, – говорит Лейла водителю.

Дверь ей открывает смуглый худой коротышка средних лет. Борода у него с проседью. На мужчине традиционная одежда – пирхантюмбан и чапан.

Они обмениваются приветствиями.

– Это дом муллы Фатхуллы? – спрашивает Лейла.