Врача в своих болезнях мне убедить не удалось. Врачи ведь – совсем другое дело. Им бы до обеденного перерыва дотянуть, а там и до конца рабочего дня рукой подать. Одним пациентом больше, одним меньше —какая разница? «У вас, голубчик, рак… Ой, нет, извините, не у вас. Это у другого больного. А у вас СПИД. Ой, нет, не у вас. Вы – здоровы. Больной, чего это вы набок заваливаетесь?»
Помнится, как-то я сидел в очереди к своему семейному терапевту, собираясь опять настойчиво пожаловаться на какой-то чрезвычайно волнующий меня симптом – либо уколы в груди, либо онемение рук… Так ли важно, как себя проявляла приближающаяся неизбежная смерть?
Врач мой обладал здоровой толикой опыта и с такими неврастениками, как я, не связывался, ибо знал, что они, прежде чем отбудут в мир иной, сведут в могилу не одно поколение врачей. Поэтому доктор не возражал и послушно назначал мне анализ за анализом, которые, разумеется, так ничего серьезного и не обнаруживали.
Я подозревал, что все это плод моего воображения и усугубившегося невроза. Поскольку я некогда довольно глубоко изучал психологию и тесно дружил с Фрейдом, я понимал, что мои симптомы на фоне более или менее нормальных анализов являются скорее проблемой психологической, чем соматической, но посещение психолога в течение года не дало практически никаких результатов.
Именно поэтому я живо интересовался другими пациентами, пытаясь обнаружить схожую симптоматику.
Рядом со мной в очереди сидел довольно странный индивидуум с огромными усами. Усы его были настолько велики, что кустистые брови практически не производили на этом лице впечатления, хотя на любой другой физиономии они бы повергали наблюдателя в смущенное удивление. Глубокие складки вокруг рта рисовали волевую и страдающую личность.
Как водится, беседа началась обычно. Слово за слово. Незнакомец говорил с тяжелым немецким акцентом. И я подумал, что где-то его встречал раньше. Мой товарищ по очереди заметил мое замешательство.
– Фридрих, – скромно представился он, – Фридрих Ницше.
Далее он поведал о своих недугах, однако даже меня не могла не удивить многочисленность жалоб Ницше и точность его самостоятельных наблюдений. Я уже начал уставать слушать, как Ницше описывал все свои ужасающие симптомы: высасывающие все силы головные боли; морская болезнь на твердой почве —головокружение, потеря равновесия, тошнота, рвота, анорексия, отвращение к еде; приступы лихорадки, ночная потливость, вынуждающая два-три раза за ночь менять пижаму и постельное белье; страшные приступы утомления, иногда близкие к полному мышечному параличу; боль в желудке; кровавая рвота; кишечные спазмы; сильнейшие запоры; геморрой; а также лишающие его дееспособности проблемы со зрением – утомляемость глаз, постоянное ухудшение зрения, слезливость и боль в глазах, нечеткое видение, сильная светочувствительность, особенно по утрам.
Ницше сообщил также, что приступам головной боли предшествовали мерцание перед глазами и частичная слепота; он рассказал и о не проходящей бессоннице, жестоких ночных мышечных судорогах, общей напряженности и резких, непредсказуемых сменах настроения.
Смены настроения! Именно этих слов я и ждал! Как я и говорил как-то Фрейду, я всегда выискиваю благоприятный момент, чтобы вывести беседу на обсуждение психологического состояния собеседника.
Эти «смены настроения» могут быть тем самым ключом, который поможет добраться до отчаяния и суицидальных наклонностей Ницше! Эти смены настроения, видимо, и ключ к разгадке моих недугов.
Я сделал осторожный шажок вперед, попросив его поподробней остановиться на сменах настроения.
– Не замечали ли вы изменений в своем настрое нии, которые могли бы относиться к болезни?
Поведение Ницше не изменилось. Судя по всему, ему и в голову не приходило, что этот вопрос выводит беседу на значительно более личный уровень.
– Иногда бывало, что за день до приступа я чувствовал себя особенно хорошо, – и я начинал думать, что чувствую себя подозрительно хорошо.
– А после приступа?