У Белого Яра

Для политических же был установлен суровый режим. Как глухой стеной, они были изолированы от внешнего мира. Но и до них время от времени доходили вести с «воли». Каждая такая новость быстро облетала тюрьму. В полночный час разговаривали стены. Невидимые руки осторожно выстукивали: «три точки — точка — тире — две точки...». И чуткое ухо улавливало: «Слу-шай-те, то-ва-ри-щи!».

Но вот и политическим разрешили свидания с родными, для них стали принимать передачи.

Из семнадцатой камеры первым счастливчиком оказался Владимир Губанов, невесте которого удалось выхлопотать в военно-следственной комиссии пропуск на свидание. Вслед за вернувшимся в камеру Владимиром конвоир внес большую корзину.

— Пир, друзья! — воскликнул он.

Губанов вывалил на нары содержимое корзины: вареные вкрутую яйца, творожные ватрушки, жареное мясо, огурцы, редис. Не прошло и четверти часа, как от передачи не осталось крошки.

Подняв пустую корзину, Губанов долго вертел ее перед глазами, внимательно рассматривал со всех сторон.

— Что, брат, жалко съеденного? — пошутил Климов.

— Снявши голову, по волосам не плачут, — рассеянно отозвался Губанов, продолжая пытливо изучать добротную лубковую корзину. Поперечные и продольные дранки ее были сплетены так плотно, что, казалось, налей в корзину воды и ни одна капля не просочится.

— В следующий раз рекомендую принимать передачу по ночам, когда мы уже будем спать, — не унимался Климов.

Губанов промолчал, о чем-то сосредоточенно размышляя. Вдруг лицо его просияло.

— Эврика! — крикнул он и, когда к нему подошли остальные, возбужденно прошептал: — Сюда... в переплет... можно вложить записку...

К этому предложению отнеслись по-разному: впечатлительный Лавр не удержался от бурного выражения радости, медлительный Климов вопросительно вскинул густые, сросшиеся у переносицы брови, а осторожный Зайцев спросил:

— Володя! А ты хорошо знаешь свою невесту? Уверен в ней?

Губанов густо, по-мальчишески покраснел.

— По совести говоря, знаком с ней недавно...

— Не подойдет, дружище! — решительно заключил Зайцев. — Для такого дела нужен надежный, проверенный товарищ!

...Когда Наташу ввели в комнату свиданий, там толпилось уже много людей. Тут были женщина с бескровным, испитым лицом, державшая за руку шуструю девочку с ярким бантом в тоненькой косичке; девушка, которая то и дело поправляла цветастую косынку, сползавшую с непокорных кудрявых волос; угрюмый мужчина в пенсне, по виду банковский служащий; старик и юноша, в которых без труда можно было узнать отца и сына. В сторонке стояла сухонькая старушка в кашемировом платье с глухим воротом, обрамленным кружевами, и пышными буфами на плечах. По морщинистым щекам ее катились крупные слезы.

Наташа невольно поежилась: чем-то нежилым, заброшенным веяло от этой грязной, полутемной комнаты с давним, устоявшимся запахом плесени и сырости. Узкое оконце пропускало жидкий серенький свет; его чуть усиливала электрическая лампочка, горевшая вполнакала. Посреди комнаты от пола до самого потолка высилась толстая решетка. Через шаг от нее находилась другая такая же решетка. Они образовали тесный коридорчик, в который выходила дверь со двора тюрьмы.

Через эту дверь и ввели заключенных.

— Мамочка, папка пришел! — пронзительно крикнула девочка с бантиком в косичке и потащила мать к решетке.

Вместе со всеми кинулась туда и Наташа. Но, заметив, что старушка от волнения не в силах двинуться с места, вернулась, обняла ее за плечи, подвела к решетке. В толпе заключенных Наташа не сразу заметила Лавра.

— Наташа!..

Прямо перед собой, за второй решеткой, она увидела высокую фигуру брата и, ощутив мгновенную слабость, схватилась за железные прутья.

— Не узнала... У тебя такая бородища...

— Отойдите от решетки! — послышался сиплый голос надзирателя.

В комнате стоял сильный гул. Наташа с трудом различала голос брата. Надзиратель, медленно прохаживавшийся по коридорчику, не сводил с нее настороженного взгляда. И все же Наташа улучила момент, сказала:

— Четверть с молоком... пробка...

По выражению его заблестевших глаз Наташа догадалась: понял!

Гулкий звонок возвестил конец свидания. В комнате сразу стало тихо. Конвой окружил заключенных, и они медленно пошли к выходу. Повлажневшими глазами Наташа смотрела в спину удаляющегося брата и все ждала, что он оглянется. И он оглянулся, махнул ей рукой.

Вернувшись в камеру, Лавр долго рассказывал о своем свидании с сестрой, но, сам не зная почему, умолчал о ее загадочном намеке. Он с нетерпением ожидал передачу, а когда ее принесли, помрачнел: все, что находилось в корзинке, хранило на себе явные следы чужих рук. Пышный каравай хлеба был надрезан с краев и посредине, у свиного шпика надорвана кожица, туалетное мыло распечатано, табак высыпан из кисета.

— Вот проклятые ищейки! — ворчал Лавр, угощая друзей.

— А ты, собственно, чему удивляешься? — с добродушной иронией спросил Климов, с аппетитом прожевывая кусочек шпика с розоватой прослойкой мяса. — Ведь это обычная тюремная проверка.