У Бога всегда есть работа для тебя

Вернувшись сюда в 2000 году, он снял со стен все эти «святые» картины и развесил свои фотографии. Цветущая кувшинка, весельные лодки, стоящие в туманной бухточке, цветок, проклюнувшийся сквозь скучную серую изгородь, – доказательства того, что даже в самом темном мраке жизни присутствует красота.

– Вот это и есть по-настоящему святые картины, – убежденно говорил он. – Природа – величайшая Божья весть красоты.

Как прекрасны могут быть наши недостатки, когда мы смиряемся, подобно глине в руках Гончара!

Каждое из этих изображений содержало какую-то деталь, которая восхитила его, и он запечатлел ее своей камерой, чтобы восхищать других. Он фотографировал всю жизнь, но к глине не прикасался ни разу, пока несколько лет назад одна монахиня не предложила ему попробовать себя в гончарном деле. Какой это восторг – превращать бесформенный кусок глины в вазу, сосуд, чайник! Он называл искусство «самым исходным переживанием Бога».

За гаражом, в помещении размером с чулан для инструментов, ему едва хватало места, чтобы усесться за гончарный круг. Его тонкие седые волосы отказывались прилично вести себя в этой влажной и жаркой каморке и торчали во все стороны, как у Эйнштейна, пока он заканчивал работу над очередным творением. На блюде оказалась крохотная вмятинка, которую мог разглядеть только он один.

– Оно не без недостатков, – сказал он, но без разочарования в голосе. Наоборот, это его завораживало. Говорят, что амиши[6] оставляют какое-нибудь несовершенство в каждом сотканном ими килте – оно должно напоминать им, что совершенное творит один лишь Бог. Том не пытается быть совершенным. Он находит радость в несовершенствах.

По температуре глины Том чувствовал, что пора переворачивать сосуд. И на мгновение замешкался. Это было самое большое блюдо из сделанных им, и он не был уверен, что может доверить своим стареющим рукам целых восемь футов глины.

– Если хочешь увидеть, как плачет взрослый мужчина… – предупредил он – и перевернул блюдо. Оно не треснуло.

А даже если бы и треснуло, для гончара не существует такой вещи, как ошибка.

И для Гончара с большой буквы – тоже.

Однажды, когда Том формовал длинное горлышко вазы с помощью щепки, глина изогнулась, втянула в себя щепку и не пожелала выпустить. Что это? Неудача? Вовсе нет. Эту вазу неправильной формы хотели купить все.

Вращающаяся глина впитывает пот с ладоней, так что гончар оставляет часть себя в каждом своем творении. Может быть, именно поэтому Том так не любил с ними расставаться. Он делал фотографии каждого изготовленного сосуда, чтобы сохранить его в памяти. Он мог бы выручать за каждое свое творение больше тех 20 или 30 долларов, которые запрашивал, но хотел, чтобы искусство оставалось доступным для всех. Пока колесо медленно вращалось вместе со следующим сосудом, он говорил, как он благодарен за то, что может доставлять удовольствие другим в свои «заключительные годы».

– Еще десять лет были бы для меня великим даром, – говорил он.

На всем, что мы создаем, остается два отпечатка – наш и Бога. Оба они хороши. Оба имеют право на существование.

Но ему оставалось лишь два. Он умер в 2005 году, в возрасте 80 лет. Когда я смотрю на полку в своей гостиной, на вазу, которую он мне подарил, я думаю о том, как прекрасны могут быть наши недостатки, когда мы смиряемся, подобно глине в руках Гончара.

Смиряться трудно. Я не перестаю стремиться к совершенству, как будто оно достижимо во всем, хотя на самом деле бóльшая часть благословений, которые приходят ко мне и через меня, порождены несовершенством. Именно благодаря своим ошибкам, своим промахам, своим «почти» мы благословляем жизни других людей. Вся эта неаккуратность имеет право на существование. Как говорил Уильям Джеймс, есть «незримый порядок» в моем беспорядке.

Какое это облегчение! И все же – как трудно ощущать это облегчение, когда кто-то другой указывает на недостатки в моей работе. И не потому, что у меня их так много, а потому, что я так хочу быть совершенной. Мне все время нужно доказывать, что у меня нет недостатков, поскольку глубоко в душе именно полной недостатков я и чувствовала себя бóльшую часть своего детства. Я вся была одной большой ошибкой. Во мне осталось зерно этого стыда, которое время от времени дает ростки, когда кто-нибудь критикует мою работу. Во мне все еще живет уверенность, что, когда я совершаю ошибку, я сама становлюсь ошибкой. Изъян не только в том, что я сделала, но я сама – один большой изъян.

Мне всегда нравилось, что у одной из моих дочерей в голубой радужке глаз есть три коричневые полоски. Она выделяла эти полоски на каждом рисунке, на котором изображала себя. Она никогда не считала их недостатком – только уникальным оттиском, который Бог оставил на ней одной. Если бы только все мы могли рассматривать свои недостатки так же – как нечто прекрасное и полезное!