У Черных рыцарей

Перед глазами Григория и сейчас встают два листочка бумаги, густо исписанные готическими буквами. Начав с обычного обращения "Многоуважаемый герр гауптман", Курт зачеркнул слово "гауптман" и, не совсем уверенной рукой написав "камарад", прибавил в скобках: "Разрешите Вас так называть. Всей своей жизнью я мечтаю заслужить эту честь". Григорий улыбнулся, представив, как долго Курт размышлял над обращением, но лицо его сразу стало серьезным, как только он прочитал следующие строчки. Курт сообщал, что доктора Матини, переехавшего было в Рим, в дом под номером таким-то по такой-то улице, и начавшего работать, неожиданно отдали под суд как сторонника Муссолини, тайного чернорубашечника. Обвинение базируется на том, что Матини вместе с немецким офицером фон Гольдрингом входил в делегацию гитлеровского командования, когда велись переговоры об обмене заложниками, и выдал гестапо одного из гарибальдийцев, с которым велись переговоры, Виктора Петруччо. Теперь этого провокатора и тайного агента гестапо превозносят как героя, а Матини винят в его смерти. Эту ложь легко мог бы опровергнуть отец Лидии Ментарочи - командир отряда гарибальдийцев, но за день до ареста Матини он был убит неизвестным из-за угла. Теперь у Матини нет свидетеля, нет никаких доказательств своей правоты...

Виктор Петруччо... "Дядюшка Виктор", как называла его Лидия, еще не зная о его предательстве... Низколобый мерзавец с густыми взъерошенными бровями, информировавший гестапо о каждом шаге гарибальдийцев... Чисто случайно, через Лидию, Григорий помог раскрыть его и сделал так, чтобы предатель получил по заслугам... Подозрительная, весьма подозрительная история. Кому-то выгодно уничтожать подлинных патриотов и поднимать на щит тех, кто их предавал. Это видно и по тому, как ведется следствие. Курт пишет, что Лидию отказались вызвать как свидетельницу, мотивируя отказ тем, что ею руководит желание отомстить за смерть отца. Ясно, Матини нужно немедленно помочь, и сделать это может только он, Григорий.

Это его святая обязанность, веление сердца.

- И ты уверен, что сможешь помочь? - спросил Титов, выслушав рассказ Григория о Матини и прочитав письмо Курта.

- Я не знаю, какая там сейчас обстановка. Но мне хочется верить в правду. Матини истинный патриот, а лично для меня он сделал так много! Было бы черной неблагодарностью испугаться предполагаемых трудностей, остаться равнодушным - ведь речь идет о его судьбе, а возможно, и о жизни. Человек мягкого характера, идеалист и мечтатель, он мало приспособлен к жизни и сам не сможет себя защитить.

- А ты понимаешь, чем рискуешь? - спросил Титов.

Григорий отлично понимал: его поездка на север Италии, а затем в Рим, будет мало похожа на увеселительную прогулку.

- То-то и оно...

- И все же прошу мне помочь, даже учитывая риск... Некоторый риск, так как обещаю быть максимально осторожным и рассудительным...

Беседа с Титовым на этот раз затянулась. Рассматривая все возможные ситуации, они применительно к ним обсуждали линию поведения в каждом отдельном случае. Гончаренко видел: полковник доволен его рассудительностью и постепенно успокаивается.

- Ну, что же, - наконец, согласился Титов, - так тому и быть: выехать помогу. Раз твердо решил - помогу. Но помни: поездка - твое личное дело. Только личное. Война закончилась, ты больше не разведчик, даже не военный!

- Ясно...

Обещание полковник выполнил, но было заметно, что он недоволен своей уступчивостью.

- Ну вот, опять беспокойся о тебе... - вырвалось у него, когда они прощались. - Теперь, правда, не как о подчиненном, а как о... - не закончив, Титов сердито мотнул головой, словно отгоняя мрачные мысли, и крепко пожал Григорию руку. - Будь счастлив!

... Мысль о том, что он не оправдал надежд полковника, нестерпимо жжет Григория. Нет, лучше не вспоминать это рукопожатие, серьезный взгляд усталых, чуть печальных глаз, а то в памяти встает другое прощание на перроне в Киеве.

Бедный отец! Как старался он скрыть тревогу, как пытался быть веселым, спокойным, хотя чуял сердцем: письмо, так встревожившее сына, связано с внезапным отъездом. Что думает сейчас старик, получив его коротенькую открытку? Должно быть, как обычно, завернул на календаре листок - дата, когда Григорий обещал вернуться. И, верно, долго еще будет жить надеждой, будет загибать все новые и новые листики, не зная, что для сына уже не существует ни дней, ни ночей...

Очень трудно заставить себя не думать о самом близком на свете человеке. Прости меня, отец! Но я не имею сейчас права вспоминать тебя! Мне надо заглушить в сердце жалость и боль, чтобы не осрамить наш честный род.

Говорят, в смертный час человек успевает увидеть всю свою жизнь. Странно, мне не хочется сейчас думать о прошлом. Лишь о маленькой его частичке - всего нескольких неделях. Ведь надо же все-таки выяснить, где я промахнулся.