У городских ворот

Я шел, слушал шарканье ног, хлопанье дверей, обрывки разговоров, порой свист снаряда над головой, видел силуэты людей, обгонявших нас, появляющихся из переулков, и думал о том, что сейчас мне дадут винтовку и я, незаметный юноша, которого многие считают еще мальчишкой, проявлю необыкновенную доблесть и зрелость ума, свойственную полководцу. Подняв руку с револьвером, я вел вперед взвод, потом роту, потом батальон, вносил смятение в ряды противника, опрокидывал его и гнал без жалости и пощады. Я уже лежал, тяжело раненный, окруженный приспущенными знаменами и рыдающими ветеранами войны, когда меня взял за руку Борис Моргачев.

— Господи, Лешка, — сказал он, — ты здесь! А я думал, что тебя уже и в живых нет.

Он рассказал мне, что Васька Камнев жив и здоров, а он, Моргачев, воспользовался тем, что зарево осветило трубы завода, огляделся и благополучно дошел домой. Камнев, оказывается, со страху одним духом отмахал километра три и случайно прибежал к самому городу. Моргачев видел Ваську. Тот шел сзади нас с другими Камневыми. Они здорово отстали, потому что у них бабушка хромает и они идут медленно. Моргачевы шли по другой стороне улицы, и Борис скоро простился со мной, потому что ему следовало итти со своими.

Но вот мы вышли на площадь. Ее не заслоняли со всех сторон дома, и свет от зарева был здесь значительно ярче. Здесь стоял неумолкающий гул разговоров, здесь окликали друг друга, сюда стекался народ с пяти улиц, сходившихся к площади с разных сторон. В багровом полусвете можно было различить лица и узнать знакомых. Народ все прибывал и прибывал. Шли целые семьи, женщины несли на руках грудных детей, маленькие девочки и мальчики семенили, держась за руки отцов. Я заметил, что почти повсюду детей вели мужчины. Женщины шли рядом. Они предоставляли мужьям последнее удовольствие подержать в широкой своей руке маленькую руку дочери или сына. Впереди шли старики. Они выступали важно, неторопливо, порой оглядываясь назад, — все ли в порядке. За некоторыми шли целые отряды. Старик Андронов, например, вел, наверное, человек тридцать — сыновей, дочерей, невесток, зятьев, внуков и внучек.

— Ба, — окликнул его дед, — да ты, брат, со своей семьей один можешь Германию победить.

— Постараемся, — сурово ответил Андронов. Он был довольно мрачный старик, хотя, в сущности говоря, человек добрый и расположенный к людям.

С улицы Карла Маркса шли Алексеевы, числом восемнадцать, не считая грудных. С улицы Рабочей обороны Иван Алексеевич Грудинин вывел семью в двадцать человек. На углу он остановился, пропустил их всех мимо себя, и они прошли, как на параде, мужчины и женщины, пожилые люди и юноши, и он рявкнул им: «Здорово, молодцы!»

И рядом с большими этими семьями, с целыми отрядами, шли одиночки и пары, шли холостяки и молодожены, шли влюбленные, прижимаясь друг к другу. Порой нарушался порядок, и люди перебегали из одной семьи в другую. Старик Канавин обнаружил пропажу Вали — восемнадцатилетней внучки, которая была потом найдена среди Калмыковых. Она шла сзади всех, вдвоем с младшим сыном старика Калмыкова. Пользуясь темнотою, они целовались всю дорогу и не сообразили, что площадь освещена заревами. Их заметили, крепко обнявшихся, и смущенную Валю вернули в лоно ее семьи, а старик Канавин стал шутя ссориться с Калмыковым и требовать возмещения убытков, к удовольствию стоявших вокруг.

И все эти люди, целые семьи, целые кланы, как говорила Ольга, и маленькие семьи из двух-трех человек, и влюбленные, и молодожены, и холостяки, и старики-бобыли, слесари, лекальщики, механики, сталевары, литейщики, машинистки, инженеры, уборщицы, счетоводы, токари, пожилые люди, женщины, юноши, девочки, мальчишки, школьники и студенты, — все они вливались непрерывным потоком в распахнутые настежь широкие ворота завода.

Во дворе нас снова обступили здания, черные корпуса цехов построились по сторонам. А вверху над нами было светлое небо, как будто начинался рассвет. Только не было в небе покоя, свойственного рассвету. Тревожно пульсировали отсветы зарев, — они тускнели, становились ярче, погасали и возникали в новых местах. На облаках, нависших над нами, мы видели красные пятна и белые кружки от прожекторов, а порой разноцветные ракеты проносились по небу или вдруг вспыхивали белые точки.

На земле было темнее, чем в небе. Земля, здания, люди казались совсем черными.

Пройдя заводскими дворами мимо литейного цеха, обойдя здание заводоуправления, толпа по широкой улице между прокатным и турбинным вливалась в двери второго механического. Здесь горели лампы под большими железными колпаками, станки бросали изломанные и странные тени на цементный пол, на стены, уходившие высоко вверх, на взволнованные лица людей.